Чарльз Додд - Основатель христианства

По ту сторону пропасти лежит Римская империя- итог, последнее воплощение античной цивилизации. При Константине Великом Рим признал главенство Христианской Церкви. Постепенно вся римская государственная система подпала под ее контроль, что позволило империи передать последующим эпохам свои самые характерные черты. Гонения, которым Константин положил конец, были борьбой за выживание. Церковь восторжествовала не только потому, что у нее были вера, упорство и воля к жизни, но и потому, что она доказала свое превосходство над соперниками.

Эпохе Константина предшествуют два с половиной века борьбы, иногда — открытой, чаще — подспудной. Во всяком случае, в то время не было ни одного императора, которого не тревожил бы "христианский вопрос". Когда борьба еще только начиналась, два римских писателя оставили письменное свидетельство о своем отношении к этой проблеме.

В начале второго века римский наместник малоазиатской провинции Вифинии Гай Плиний Секунд, или, как его обычно называют, Плиний Младший, сообщал императору Траяну о состоянии дел'. Хлопот у него было много: народные беспорядки, политические смуты, административные дрязги. Случалось — и религиозные волнения. Многие храмы, пишет Плиний, совсем обезлюдели, в некоторых даже нет богослужений. На рынках затишье, ибо народ уже не покупает, как ему подобало бы, скот для заклания. Соглядатаи донесли, что в этом виновны люди, называемые "христианами", —: тайное общество, от которого добра ждать не приходится; во всяком случае, к империи они нелояльны, ибо не желают приносить жертвы богу-императору. Так что некоторые из них арестованы и преданы суду. Однако, пишет наместник, следствие не обнаружило доказательств преступной деятельности. Самое тяжкое, в чем их удалось обвинить, — это их "безмерно уродливое суеверие". Но жертвы императору они все равно приносить отказываются и потому заслужили наказания за "непреклонную закоснелость и упрямство".

В ходе расследования Плинию удалось кое-что узнать о делах христианской общины. Установлено, что в определенные дни они собираются до рассвета, поют гимны Христу, /'как Богу" и друг другу дают торжественные обеты но не мерзкие преступления совершать (как он поначалу думал), а соблюдать нравственный закон: не грабить, не красть, не прелюбодействовать, не обманывать. Далее: они сходятся для совместной трапезы, самой простой и невинной (замечает наместник). И ничего больше. Плиний довольно невнятно рассказывает, что, собственно, происходило, когда христиане собирались по воскресеньям, но и в этой картине нетрудно узнать некоторые черты современной литургии. Миллионы людей по всему миру участвовали в такой же службе в прошлое воскресенье.

Было это в 112 г. по Р. X. Приблизительно в то же время друг Плиния, — Корнелий Тацит писал историю Римской империи. Он подошел к правлению Нерона и к великому римскому пожару. Поговаривали, будто к поджогу причастен сам император. Нужно было что-то делать, и римская полиция стала искать, на кого бы свалить вину. Свалили ее, сообщает Тацит, на людей, называемых "христианами", которых в Риме не жаловали, подозревая в неприглядных делах. Многие христиане были схвачены и обвинены в поджоге. Большую часть из них предали казни, однако столь изощренно-жестокой, что всеобщая неприязнь сменилась состраданием к жертвам. Сам Тацит, похоже, не верит в обвинение, но тем не менее безжалостно отмечает, что они, как-никак, были врагами обществу (и, следовательно, участь свою заслужили). Основал эту секту, насколько ему стало известно, некий злодей, лет тридцать назад казненный Понтием Пилатом, правителем Иудеи. К сожалению, смерть вожака не остановила смуту. "Зловредное суеверие" вспыхнуло вновь и вскоре достигло Рима, куда, по горестному замечанию Тацита, рано или поздно доходит все гнусное и непотребное. Ко времени пожара число суеверов стало "безмерным" — так он пишет, возможно и преувеличивая их общественную опасность. И все-таки здесь перед нами еще одно свидетельство — авторитетное, хотя и недружелюбное — римского историка: свидетельство о первых шагах христианства в конце двадцатых или начале тридцатых годов первого века.

Наше путешествие в глубь времен подводит нас к чрезвычайно важному периоду мировой истории. Только что, при Августе, образовалась Римская империя (в годы его правления и произошел переход летоисчисления от "до Р. X." к "по Р. X."). Политически это было огромное достижение. Но не только. Империя уподобилась гигантскому водоему, собравшему все реки античной цивилизации и породившему впоследствии все потоки западной истории. В сфере духа открылись новые пути и возможности. Наряду с христианством вызревали плоды и других, более ранних религиозных и философских исканий. Ни Тациту, ни Плинию не могло прийти в голову, что горстка людей, в которой один из них видел опасность для общества, а другой — сборище упрямых безумцев, была авангардом великого единства, что положит начало новому движению, направит его и пронесет сквозь века. Но случилось именно так. Среди многочисленных новых верований, которыми изобиловала Римская империя, лишь одному было суждено уцелеть и принести в будущее совершенно новые семена. Это верование — христианство, Основатель которого, рожденный при Августе, был казнен при преемнике Августа — Тиберии; религия, чьи последователи, вскоре составившие довольно многочисленное и влиятельное сообщество, воздавали Иисусу божеские почести, принося обет служить Ему, Его заповедям.

Настало время взглянуть на истоки этого сообщества с более близкого расстояния. По словам Тацита, смута возникла в Иудее. К ней мы теперь и обратимся. Палестина лежала на восточной окраине Римской империи, которая унаследовала эту область от греческой монархии, установленной после завоевания Персии Александром Великим. Связующей тканью региона были греческий язык и греческая культура; политическое же единство обеспечивала римская административная машина. Почти все порабощенные народы благоразумно принимали такой порядок вещей. Владычество римлян, возможно, бывало суровым, зачастую жестоким, иногда, пожалуй, и деспотическим, но оно было лучше, чем хаос и произвол, царивший в греческих монархиях времен упадка. Однако Палестина занимала совершенно особое положение. Евреи, ее основные жители, были своеобразным, строптивым народом. Римляне никогда их не понимали. Долгое время евреи находились в зависимости у персов, потом у греческих монархий — Сирии и Египта — и немало впитали из культуры своих хозяев. Но национальное возрождение во II в. до Р. X. позволило им ощутить вкус независимости под единокровной династией. Начатое героической борьбой Маккавеев, оно достигло апогея при их преемниках, Хасмонейских князьях, и вылилось в грязные склоки между наследниками, когда владычество Рима уже стало неизбежным. Однако евреи не забыли своей кратковременной славы и предавались опасной ностальгии по прошлому. Римляне поначалу пытались править "косвенно", как бы издали, и какое-то время это им удавалось; но в конце концов южная часть страны была преобразована в римскую провинцию — Иудею, которой управлял второразрядный чиновник с титулом префекта (впоследствии — прокуратора). На остальной территории сохранилась власть марионеточных царьков. К тому времени, о котором идет наш рассказ, префектом Иудеи был Понтий Пилат, чье правление продолжалось с 26 по 37 г.