Неизвестно - Канашкин В. Азъ-Есмь

Одним из научных устремлений Александра Факторовича было создание модели «Смысл - Текст». Идею этой модели он почерпнул у Юрия Лотмана, но внес в нее корректив: возводить не лингвосемантические поля, а парадоксальные алгоритмы, типа: «Хочу продвинуть естественный закон - не натягивать резинку на стручок...» Все структуралистские опыты Владимира Чередниченко он отнес к субпрорыву нового поколения, а его ублажающий и дотошный буквализм определил как «восхитительную уборнографию», которой не грозит никакой «веритаз ин унитаз».

Можно ли сегодня принимать на веру слова Факторовича, что Чередниченко его, Факторовича, - избранник-брат? Вряд ли. Но имя «Вовчик» в устах Александра Львовича, пафосные похвалы, похожие на «пусть всегда будет Солнце», наконец, трогательно-демонстративная опека, отдающая «обожением», образовали гипотетическое родство. «Свиньи они и есть свиньи, независимо от того, какой формы у них гениталии.» Именно таким, если не изменяет память, гневно вздыбленным резюме откликнулся Факторович на известие о том, что его коллеги, Кравченко и Ко, «перешили Вовчика» - не избрали на очередной заведующий срок. А несколько позже, на презентации энциклопедии «Краснодар-Екатеринодар», сокрушенно добавил: «Морально-политические уроды». Оказалось, что как раз в эти дни в передаче «Суд истории», шедшей по 5-му ТВ-каналу, служители прессы, отрешавшие незадачливых «своих», как недостаточно прогнутых, шли под грифом - «морально-политические уроды».

2.

Еврейское счастье, которым Факторович наделил Владимира Ильича Чередниченко, не оставило его после «сброса в балласт». Переместившись в КСЭИ и заново обретя утраченное место, он с удвоенной энергией погрузился в излюбленный виртуальный мир - гуманитарно-интердисциплинарную рефлексию, где Интернет-структурализм - единственный герой и литературы, и теории, и общественной мысли, и учебного процесса как такового. Его методологической точкой опоры стала закостеневшая в академизме и политкорректности литературоведческая тематика либеральной ориентации. А творческим плацдармом - журнал «Новое литературное обозрение», эта священная корова американско-русскоязычного истеблишмента, что в условиях маргинально-образовательной реформации помогает оставаться в ранге авторитета.

Самые значимые работы Чередниченко, благодаря которым он осознает себя, - Журналистиковедение как научная дисциплина», «К семиотике жанра некролога», «Категория времени в контексте перевода лирических текстов с грузинского языка на русский». Это, надо отдать должное, хорошо сработанные, вполне самодельные труды, пленившие Факторовича своей субнатуральностью. И впрямь, на фоне официально-прокламируемых филологических поделок, коллажей, переписываний дописанного и квазиактуальных нарезок - письмо Владимира Чередниченко профессионально незажато, теоретически оснащено, даже наворочено. Его настойчивое внедрение термоединицы «журналистиковедение» в филологическую науку добавляет крови, пожалуй, всем анемичным конструктам. А экскурс в семиотику некролога сопрягает с постмодернизмом и обществом потребления, ибо разгораживает дорогу к тому, чего он жаждет - эгоцентрическому самовыказыванию, чаемому приоритету. (См.: Альянс, Краснодар, 2009; Гуманитарные исследования, Парабеллум, 2010).

О том, что структурализм как оппозиция русской феноменологии и, вообще, русской культуре давным-давно сошел на нет, Чередниченко прекрасно знает. Отлично ему ведомо и то, что в 1950-1960-е годы, вначале в рамках развивающейся антропологии (Клод Леви-Стросс), затем в литературоведении и культурологии (Роман Якобсон, Ролан Барт, Жерар Женет), затем в психоанализе и истории идей (Жак Лакан, Мишель Фуко) и, наконец, в теории марксизма (Луи Альтюссер) структурализм подвергся решительной реконструкции. А в 1970 году в статье Жака Деррида «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук» заслушал вынесенный себе смертный приговор, ибо, по выкладкам знаменитого мыслителя, иерархические оппозиции, организующие западную мысль - внутри-вне, душа-тело, природа-культура и т.п. - не что иное, как «радикализуемый неолит». То есть проявление воюющих сил обозначения, действующих внутри текста, - и не больше того. Проще – лицемерящая матрица, конструкция-гибрид.

Отношение к структурализму как к искушению, как к капитуляции живой мысли перед «выкрутасами», оказалось в центре внимания и советских ученых- гуманитариев. Можно было бы, что называется, с ходу, привести добрый десяток сокрушительных «трепанаций» этого самого «структурного метода», принадлежащих перу П. Палиевского, Ю. Барабаша, других действительных светил. Но убедительнее всего, думается, окажется Юрий Кузнецов. Герой его стихотворения «Атомная сказка» Иванушка в интересах науки «структурирует» лягушку, не подозревая, что губит прекрасную царевну. Для него главное, что лягушка прокладывает дорогу «правому делу». И он, ничтоже сумняшеся, препарирует ее «белое царское тело» - пропускает через него электрический ток. В итоге: В долгих муках она умирала, В каждой жилке стучали века. И улыбка познанья играла На счастливом лице дурака.

Владимир Ильич Чередниченко, разумеется, не Иванушка - он мудрее. И мудрость его не антигуманна. Что же тогда понуждает структурного апологета держаться за иссушающее бесплодие и гримироваться под подозрительного наукомана?..

3.

На этот вопрос Владимир Чередниченко отвечает сам и предельно внятно. В его эссе «К семантике жанра некролога» примечательны такие подразделы: «Концепт «светлая память» в советских некрологах 1980-х годов», «Композиция советского некролога 1980-х годов», «Модель идеального советского человека». О чем они? Ну, конечно же, о предмете чрезвычайном - наследии советской эпохи, которой нет уже 20 лет и которую автор - как символические останки - предлагает как можно скорее люстрировать. О том, что постсоветских неэлитарных горемык, научившихся нахраписто выживать, надо так же, если не гнобить, то и не жаловать. О том, что советские кэгэбисты - исчадие ада, а эфэсбешники, измазанные кровью и белужьей икрой, люди чести. О том, что модель идеального советского человека - это проекция «чумного плебса», и место ему в сырых подвалах, отделенных от элиты заборами с колючей проволокой... Как совкоборец-эпигон, пробудившийся с досадным опозданием, Чередниченко ищет в «неохваченных» структурных элементах следы советской цивилизации с ее звездами, трудом, героикой. И вслед за Гройсом, прочими гробокопателями заваливает грязными нечистотами весь русский советский XX век.

Что это? Старания прозревшего сателлита или непонимание происходящего? Но «непонимание» не хочется произносить, имея ввиду ученую ипостась пишущего. Лучше сказать о необыкновенном, прямо-таки патологическом приноравливании, о чутье, заставляющем всяческую ученость исчезать, причем, с опережением, если, конечно, она имеет какое-то «вещество».