Владимир Ерёменко - Вблизи сильных мира сего

После Яковлева самым умным среди "отдельских учёных" был Леон Аршакович Оников. Кажется, у него не было ни одной книги. (А может, он просто не дарил?) В группе консультантов он считался одним из лучших перьев. Его коллеги защищали диссертации, переходили в помощники, в зав. секретари и в зам. завы отделов, а Леон, как замороженный, пребывал в консультантах.

Попадая в воскресные дни на дачи, я получал огромное удовольствие от общения с этим человеком. Он всегда смело и оригинально мыслил и поражал знаниями. Однако, как мне казалось, Леон намеренно глушил свой острый ум и широкую эрудицию спиртным. Человек широкой кавказской души, он до самозабвения обожал дружеские застолья. Вот уж где раскрывались его добродетели: и глубокий ум, и блестящее острословие, и широта познаний…

Мне всегда было так интересно слушать его рассказы "о случаях из жизни", его словесные портреты об умерших и ныне здравствующих знаменитостях, которые все поголовно были "его друзьями", что я постоянно рвался на эти мужские посиделки.

Как-то пригласил меня Леон на 50-летний коньяк. Было это сразу после того, как в отделе отмечали мой юбилей. Пятидесятилетия у нас отмечали официально заседанием всех сотрудников с речами начальства, вручением Почётной грамоты Верховного совета РСФСР, но без всякой выпивки.

И вот Леон на второй или третий день затащил меня к себе. Отец его был знаменитым виноделом в Армении, и его друзья прислали сыну в Москву этот дорогой подарок.

Сидим за стеклом перед пузатой тёмной бутылкой из рифленого стекла. На бутылке, как у дореволюционного дворника, через шею на цепи медная бляха с армянскими письменами. Леон учит меня, как пить пятидесятилетний коньяк. Наливает в большие закруглённые фужеры и, согревая хрусталь ладонями, подносит напиток к лицу. Я повторяю его магические действия.

Коньяк богов! На закусь лимон, кавказская зелень и твёрдая, как камень, бастурма, которую, как и лимон, можно только сосать.

Я завожу речь о своём открытии – двух течениях в партийной иерархии.

Леон склоняется над своим фужером, смачно втягивает благоуханный аромат и согласно кивает. Иногда вбивает в мой запальчивый рассказ шпильки-слова: "Да, так! Конечно! А ты думал как?"

Разогретый небесным ароматом и неземным вкусом коньяка моего ровесника, допытываюсь у Леона:

— Ну, скажи, умнейший человек, каких я только знаю, почему у нас такие дикие порядки? Почему эти мурла над всем и всеми?

— Ай, — отмахивается, не выпуская из рук фужера Леон. — Всё идёт наперекос. Всё наперекос…

— Это ещё дед Щукарь говорил, только по-другому: "Всё наперекосяк пошло!"

— Ну, вот, видишь! И сам знаешь, а спрашиваешь.

— Ты брось ерничать. Лучше скажи, почему туда пробиваются одни неучи, недоумки. Почему ни один настоящий учёный не поднялся на самый Верх? И ведь не только у нас! А и в других странах. Всегда правили и правят сейчас или дубы военные, или прожжённые политиканы…

— А потому, что у твоих учёных!.. — почти кричит Леон. — У твоих учёных кишка тонка!

И с силой стукнув ножкой фужера о стол, тянется к пузатой бутылке.

— Давай, Володя, лучше коньяк пить. Ты дохлый разговор затеял… Пятидесятилетним коньяком по твоему пятидесятилетию! — И раливает в фужеры остаток напитка.

— Вон, как Тяжельников тебя умащивал. Не верь! Словоблудие чинуши. Высматривай зорче и беги отсюда! У тебя другая профессия… Ты не отсюда…

— А ты? С твоим умом и знаниями. Хотя бы докторскую защитил. Ты же тома им написал! Вон, смотри, наш Биккенин уже в членкоры рвётся. А Лукич в академики… Они ведь тоже им пишут. Но и себя не забывают.

— Хватит с меня и того, что осилил. И то противно было… Давай за тебя.

— А я за тебя!

И мы звонко, как шпаги, скрестили фужеры.

— За неимением другого оружия, — шутит Леон. Потряхивая остатками коньяка в фужере и, улыбаясь своей широкой заразительной улыбкой, добавляет: – А что? Не самое плохое из всех на земле оружие…

Это было последнее наше застолье.

Через пару месяцев из Союза писателей пришла бумага с просьбой освободить меня от работы в аппарате ЦК и утвердить в должности председателя правления и директора издательства "Советский писатель".

Это случилось в декабре 1978 года. Назначенный на эту должность, я ещё два месяца проработал в ЦК, съездил в замечательную командировку по линии Союза журналистов (впервые за десять лет!) в Индию. И только в начале следующего года вышел на новую службу.

Уже работая в издательстве, несколько раз встречал Леона, но так, мельком, на бегу, с коротким разговором. И всегда он был сердечным.

Когда вызывали в "родной" отдел (без вызовов не являлся!), забегал обязательно в его комнатушку на пятом этаже.

Но его часто не было. "Сидит на даче, пишет…" – отвечали бывшие коллеги.

Как-то вечером заскочил в наш ЦДЛ и в вестибюле столкнулся с пьяненьким Леоном. Тянет в дубовый зал.

— Сижу с друзьями. Там и твои писатели…

— Нет, Леон, не хожу туда.

— А-а-а, — понимающе тянет Леон. — Нельзя, разорвут?

— Вот именно.

— А мне говорили, что тебя видели с Гришей Баклановым в Доме кино. В ЦДРИ тоже…

— Какая потрясающая осведомлённость!

Леон хохочет:

— Наша школа!

Я соглашаюсь:

— Да, бываю. Но редко. Давай лучше про тебя, Леон. Твой лучший друг Горби рулит и ты теперь рядом? В партийном раю?

— Да, да, — заливается Леон. — В раю, но на краю! На самом краю, Володя. — И вдруг, ухватив меня за обе руки, пьяно притягивает себе и горячо шепчет: – Знаешь, я понимаю, тебе нельзя сюда вечером. Но давай утром. В пять утра. Мы каждую неделю здесь собираемся на хаш… Да! В вашем ресторане! Отличные ребята… Посидим… Я тебе позвоню, когда у нас будет следующий сбор. Идёт?

— Идёт!

Обнимаемся. А Леона уже разыскивают его друзья…

Больше встреч не было. Лет через шесть-семь, уже при издыхании горбачёвской перестройки, когда рухнула КПСС и ельцинские нувориши вопили в СМИ о "деньгах партии", в "Правде" прочёл трёхколонник за подписью "Леон Оников".

Читал взахлёб, будто встретил друга. В статье делается попытка анализа краха партии коммунистов в нашей стране.

О, жив курилка! Прямо слышу его интонацию.

Но ведь я и сам, да и другие это знают. Главный итог – рухнула! А причин много. В том числе и те, про которые пишет Леон…

И совсем недавно, летом 1998 года, прохожу к родному зданию ТАСС, и вдруг из подъезда выскакивает с папкой под мышкой озабоченный Леон. Обрадовался! Хотел крикнуть. Нет, нагоню и обниму сзади. Прибавляю шаг, а он, постаревший, но такой же шустрый, шмыг в чёрную "Волгу" и был таков.

Смотрю на удаляющийся номер машины. Кажется, теперь такие номера на машинах администрации Президента. А машины-то из бывшего гаража ЦК.