П.А.Сарапульцев - Homo

Какое-то время это сравнительно неплохо мне удавалось, и я даже назначен был врачом-консультантом одного из крупнейших в Соединённых Штатах гастроэнтерологических центров. Только не подумайте, что я должен был изрекать истины в последней инстанции для тех десятков и сотен врачей, которые работали в самых разнообразных отделениях и лабораториях центра. Они и без меня достаточно хорошо знали то дело, которому посвятили всю свою жизнь, тем более что им и не приходилось заниматься гаданием на кофейной гуще, поскольку современные средства диагностики позволяют совершенно определенно высказываться о причине и исходе того или иного недуга, с которым обращаются к нам заболевшие люди.

Моя работа заключалась в другом: я должен был уметь делать вид, что я знаю и умею всё, я должен был играть роль той соломинки, за которую хватается погибающий иди считающий себя погибающим человек. И я это умел, хотя никто не учил меня, как это делать, и я никогда не кончал не только специальных актёрских курсов, но даже не играл в любительских школьных спектаклях.

Если не считать довольно редких случайностей, мне, в основном, приходилось заниматься двумя видами внушения: доказывать погибающим больным, что их дела несомненно, хотя и медленно, идут на поправку и убеждать чувствительных, но не тяжёлых хронических больных в том, что ещё один, ну на худой конец два-три курса лечения и они навсегда забудут о своих горестях и печалях. И, как я уже говорил, до недавнего времени это у меня неплохо получалось, а вот последнее время… Наверное, я действительно устал ото лжи, и эта ложь стала так или иначе проявляться на моём лице или проскальзывать в неконтролируемых интонациях моего голоса, когда я привычно пытался прибегнуть к ее помощи. Больше того, мне стало казаться, что ко мне на приём начали попадать одни только парапсихологи и телепаты, свободно читающие мои мысли и улавливающие моё к ним отношение. Во всяком случае, повторные прослушивания магнитофонной записи наших разговоров не позволили ни мне, ни моим коллегам выявить ни одной явной словесной или интонационной ошибки.

После нескольких подряд грандиозных скандалов, которые закатили в моём кабинете пациенты, имеющие желание и возможности для того, чтобы считать себя тяжело больными, и потому до глубины души обиженные моим внутренним (я подчёркиваю: внутренним) несогласием с ними, я понял, что мне надо или менять свою профессию или попытаться, как следует отдохнуть, чтобы возвратить свою прежнюю стойкость и сноровку. Вот почему я и оказался в этой давно уже опостылевшей мне туристической поездке.

Казалось бы, отдых и отвлечение от привычного стереотипа должны были хоть в чём-то улучшить моё самочувствие, но вместо этого у меня появился лишь новый повод для усиления моей тревоги: я стал ловить себя на том, что почти всё время слышу какие-то голоса, спорящие, беседующие, а подчас и приказывающие что-то кому-то. Я был медиком и не мог не знать, что подобная симптоматика почти никогда не бывает случайной, и что одним отдыхом от неё ещё никому не удавалось избавиться. Больше того, я заметил, что чаще всего эти голоса преследуют меня в многолюдных помещениях и почти всегда исчезают, когда я остаюсь один, что ещё больше усугубило мою необщительность, заставляя меня предпочитать своё собственное общество любым экскурсиям и пирушкам.

Ну вот, стоило только подумать о чёрте, как он уже тут! - в сердцах подумал я, услышав отчётливый женский плач с причитаниями. Теперь уже голоса начали преследовать меня и в пустой комнате.

- Господи, да за что же меня так? Чем я перед тобой так провинилась? - ясно доносилось до меня из-за стены. - Только вроде и начало в жизни что-то получаться, только бы жить да жить… Нет, я не могу так! Снова начинать всё с начала, снова унижаться и пресмыкаться, снова стать чей-то игрушкой, домашним животным? Нет, ни за что! Лучше уж сразу покончить со всем эти проклятым, звериным миром. Будьте вы все прокляты!

Мне трудно сказать, как бы я повёл себя дальше, услышав этот, казалось бы, явный бред, возможно даже просто обратился бы к ближайшему психиатру, но где-то за 1-2 секунды до конца этого плача я услышал стук открываемой оконной рамы и вспомнил об обрыве под нашими окнами, и это разом разрешило все мои колебания: не думая больше ни о чём, кроме “будь что будет”, я сумел преодолеть расстояние до соседской двери за единый бросок и уже на его излёте, ударом плеча выбив некрепко державшуюся дверь, влетел на середину чужой комнаты.

Ошеломлённая неожиданностью моего появления девушка, стоявшая у открытого окна, на какую-то долю секунды замерла от испуга, и этого мига оказалось достаточно для того, чтобы успеть схватить её за ноги и рывком свалить на пол. Как видно, при падении она изрядно ударилась головой и возможно, даже потеряла сознание, во всяком случае, крик о помощи она издала только тогда, когда я, подняв её на руки, собирался перенести её на диван.

- Не орите! Чёрт вас подери! — зарычал я. — Мало того, что вы собирались причинить столько неприятностей своим родственникам и знакомым, готовясь выпрыгнуть из окошка, так вы ещё хотите, чтобы и меня обвинили в попытке изнасилования.

Не знаю, что именно подействовало на Линду, то ли несоответствие между моим тоном и преданным собачьим взглядом, который сам по себе появился у меня при взгляде на неё, то ли мои слова о покушении на самоубийство. Во всяком случае, она разом оборвала свой крик и впервые посмотрела на меня достаточно осмысленно и заинтересованно.

- И не стыдно вам, - продолжал ковать я железо, пока оно горячо —такая красивая, умная, талантливая и чуть не сделали такую непоправимую глупость.

Ответом мне был поток удивительно крупных прозрачных слёз, сделавших её и без того огромные глаза ещё больше и прекраснее.

- Вот мы и расплакались. Да что вы, ну успокойтесь, пожалуйста, всё пройдёт. Всё будет хорошо, уж вы поверьте мне, — начал я утешать её, как маленького ребенка, пытаясь зачем-то стереть катящиеся по её щекам слёзы.

- Нет, не будет, ничего больше не будет, — всхлипывала мне в ответ Линда, но понемногу уголки её рта начали чуть приподниматься, морщинки на лбу стали менее глубокими, и она, уткнувшись мне в плечо, на минуту замерла, заставив меня задержать дыхание из-за страха хоть чем-то потревожить её.

- Спасибо Вам, — наконец, произнесла она почти нормальным голосом. - Вы второй человек, который пожалел меня после всего, что случилось.

Спустя какой-нибудь час-полтора, Линда уже настолько пришла в себя, что смогла даже заняться главным женским священнодействием — подкрашиванием ресниц и глаз. Столь быстрый переход от трагедии к мелодраме совсем не показался мне необычным, поскольку из своего достаточно солидного врачебного опыта я давно вынес убеждение в том, что нормальный, психически здоровый, хотя и легко возбудимый человек, оказавшийся в силу стечения обстоятельств на краю пропасти добровольного небытия, никогда не повторяет подобных попыток, если ему удастся остаться живым (я не говорю невредимым). Больше того, мне не раз приходилось удивляться, видя как цепляются за жизнь, переносят потрясающие муки при лечении те, кто только что готов был навсегда покончить свои счёты с жизнью) .Поэтому если бы я увидел у спасённой мною девушки хотя бы намёки на повторные попытки ухода из жизни, то ни за что бы не позволил продолжать ее прошлую жизнь, не показав ее очень хорошему психиатру. Благо мне на всю жизнь запомнилось мое первое столкновение с истинно больной девочкой, которая даже под защитной сеткой, вновь и вновь пыталась задушить себя, повторяя попытки после каждой потери сознания, вызванной кратковременным удушьем.