Санин Евгений - Чудо - из чудес

— Сам не могу понять! Я после работы прилег отдохнуть на минутку. А тут — он: серьезный такой, строгий. В монашеской одежде, с рубиновым крестом на груди.

«Отдай, — говорит, — Вячеславу то, что я тебе дал, когда ты ко мне первый раз в монастырь приезжал…»

— А у меня такое тогда в жизни было… — припоминая, вздохнул академик. — На душе — сумятица, в институте самые настоящие гонения, в семье беда за бедой, одно слово — скорби!

Владимир Всеволодович решительно поднялся со своего массивного кожаного (из кабинета царского министра!) кресла.

Стас думал, что он направится к полкам со своими древностями.

Но он пошел в противоположную сторону кабинета, где в святом углу висели иконы с лампадкой, а на столе под ними лежал большой старинный крест, Евангелие в инкрустированном драгоценными камнями окладе и маленькая серебряная коробочка.

Перекрестившись, он бережно взял ее. Затем кивком подозвал к себе Стаса, раскрыл и сказал:

— Видишь? Это — крест-мощевик с частицей мощей святого апостола!

— Какого?! — с благоговением глядя на небольшой, сразу бросающийся в глаза своей толщиной крестик, уточнил Стас. Ему стало не по себе, что перед ним святые мощи человека, который являлся очевидцем того, что описано в Евангелии, собственными глазами видел Христа, следовал за Ним, слушал Его проповеди, был свидетелем бесчисленного множества совершенных Им исцелений и чудес и самое главное видел Его — Воскресшим!

Академик, для которого, казалось, уже не было ни одной тайны в истории, на этот раз вместо как всегда точного, исчерпывающего ответа только беспомощно пожал плечами:

— Вот этого никто уже нам не скажет. Может, из числа двенадцати ближайших учеников Христа, а, может, и семидесяти апостолов. Начало, выгравированное несколько веков назад, еще можно как-то прочесть: «Святые мощи апостола…». Затем вроде бы как проглядывается заглавная буква «А». А дальше, очевидно, вконец истерли, истово чистя табличку к праздникам. Мне почему-то всегда хотелось, чтобы это были мощи святого апостола Андрея Первозванного. Но вполне возможно, что они — Анании, Архипа, Агава или одного из других апостолов, имя которого начинается с буквы «А» Если, конечно, это действительно «А». Одно могу сказать точно. В любом случае, это святые мощи одного из апостолов. И отец Тихон велел мне передать их — тебе!

— Мне?! — не поверил Стас.

— Да, и при этом добавил: «Это его укрепит и поможет!»

Владимир Всеволодович протянул коробочку Стасу и предупредил:

— Держать ее надо в святом уголке. Сам мощевик надевать только в дорогу и в случае опасности или сильных искушений. Ну и, разумеется, жить чисто, безгрешно. А если вдруг сделал что не так, согрешил, то безотлагательно — каяться! И скорее на исповедь в церковь! Святые очень внимательно следят за каждой частицей своих мощей. И очень помогают тем, кто с благоговением относится к ним…

— И вам не жалко отдавать… это сокровище?! — только и смог пролепетать Стас, не отводя загоревшихся глаз от коробочки.

— Жалко, не жалко, но раз отец Тихон сказал… Точнее, велел! — Владимир Всеволодович сам надел на него крест-мощевик и улыбнулся: — К тому же, я верю в древнюю восточную мудрость, облеченную поэтом в словесную формулу: «Что ты спрятал, то пропало, что ты отдал, то — твое!» Ну, а теперь можешь идти!

Забыв на радостях про лифт, Стас сбежал по ступенькам с восьмого этажа на первый и выскочил на улицу в полной уверенности, что теперь-то у него наверняка все получится в самом лучшем виде!

Еще бы!

Такая благодатная помощь!

Самого апостола…

«Постой-постой — помощь… апостола… — даже приостановился он. — Так вот о ком надо писать! Или хотя бы пока обдумывать то, что когда-нибудь да будет написано по-человечески!»

Стас даже засмеялся от такого удивительного открытия.

Пусть он не знает, мощи какого именно апостола находятся в кресте на его груди. Так это, как ни странно, даже лучше. Конечно, он будет строжайше соблюдать сделанное задолго до него очевидцами и святыми людьми жизнеописание апостолов. Но все равно — писать художественную книгу (а он хотел написать именно роман, чтобы читатели на доступном, понятном для них языке получили возможность узнать о самом Главном в жизни!) с участием в ней апостола — это такая величайшая ответственность! А так можно сделать собирательный образ! Ну, разве что, может, вспомнив слова Владимира Всеволодовича, подумал Стас — на основе Андрея Первозванного…

Он шел по тротуару, ехал на троллейбусе, мчался в метро…

Прохожие, попутчики невольно обращали внимание на высокого, красивого молодого человека с задумчивым лицом и даже не представляли, насколько далеко он был сейчас в своих мыслях от них, от Москвы и вообще от родного и близкого им двадцать первого века…

2

Беглец воспаленным взором обвел склонившиеся над ним лица.

…Стояла ветреная, дождливая майская ночь 59-го года — самое удобное время для темных дел и, наоборот, побегов от них, которыми был так богат этот год, как, впрочем, и весь первый век первого тысячелетия нашей эры.

Небо было укутано аспидно-черной пеленой туч, сквозь которую отчаянно рвалась на волю круглая, как истертый мельничный жернов, луна. Когда ей удавалось сделать это, можно было различить очертания утеса над морем и силуэт одномачтового парусника, матросы которого, воровато оглядываясь, спешно сгружали в лодки мешки и бочонки.

— Быстрее! Быстрее! — торопили они.

— Не гоните, сами торопимся! — огрызались на лодках.

— Трезубец Посейдона вам в глотку! Куда товар положили?

— Не тебе же на голову!

— Ты как разговариваешь с капитаном?!

— Ай!..

— Марш в воду за мешком! И без него не выныривай!

— Скорее, скорее!..

— Всё, последняя лодка!

Опасная работа подходила к концу, когда на берегу послышалось хриплое дыхание бегущего человека, топот копыт и крики настигающих его людей.

Луна на мгновение выхватила из темноты бегущего сквозь заросли кустарника мужчину в рваном хитоне. Погони еще не было видно, но чувствовалось, что она вот-вот настигнет беглеца.

Снова наступила темнота. Затем луна опять вырвалась из плена и, заливая расплавленным серебром округу, сняла завесу ночи с парусника, с заметавшегося на краю утеса мужчины и вылетевших из-за деревьев всадников. Их было двое, судя по одежде и небольшим крепким лошадям — скифы. Один с острой седой бородой, другой помоложе.

— Уйдет, уйдет! — в отчаянии закричал он.

Бородатый привычно потянул из-за спины лук, порылся в колчане, выбирая стрелу, и прицелился.

— Ну, что ты медлишь? Стреляй!.. — не выдержал молодой.

Тонко пропела тетива.

Черная стрела медленно перечеркнула белое пятно луны, и раздалось сытое чмоканье наконечника, нашедшего свою жертву.