Веркин Эдуард - Облачный полк

Саныч помогал нести Альку. Все помогали с носилками, по очереди, и я тоже, а Саныч так почти всегда тащил, у Альки постоянно выбивалась из под шинели рука, он ловил ее и прятал обратно.

Алька была очень легкая, наверное, я ее смог бы нести и один, если на закорках и по хорошей дороге, а так мы тащили ее вчетвером, – это чтобы шагать скорее, и где-то через полчаса на плече начинала чувствоваться тяжесть. Тогда я менялся и вставал на другую сторону.

Иногда она пробуждалась. Она совсем ничего не понимала, правый глаз косился, дергался вместе со щекой, и голова тряслась, и говорила она еще что-то, я не мог это слушать, натягивал шапку поглубже, а когда не тащил носилки, старался держаться последним.

Мужики говорили про север. Надо туда уходить, там фашистов нет. И леса глуше, и вроде как есть базы, подготовленные еще до войны, Глебов должен знать. Добраться и дождаться весны, все равно сейчас никакой войны, на голодное брюхо не повоюешь особо, да и оружия не осталось. К тому же немцы начали войсковую операцию, вчера на станции видели, как разгружаются эшелоны, егеря, лыжники, вездеходы, а в небе с утра дребезжали «рамы», партизанский край перестал быть партизанским.

К вечеру вышли к заброшенной делянке, Щенников ее, кажется, узнал, в сороковом он в леспромхозе механиком работал, они тут что-то рубили, или торф копали, не знаю. Щенников сказал, что здесь есть сено, колхозникам разрешали косить по углам, они накосили, а вывезти не успели, сено выгнило в первый же год, и никому не нужно сделалось, но переночевать в нем можно, нам вон туда.

Делянка затянулась непроходимым подлеском, поэтому пробирались опушкой, а стогов не могли найти долго, они просели под снегом, и среди тоненьких, в палец, березок почти не проглядывались, это было хорошо, и то, что стога располагались у опушки тоже хорошо, мы дождались сумерек и прошли прямо по насту.

Сено действительно сгнило, утратило плотность и удерживалось в стогах уже непонятно чем. Мы отдали плащ-палатки для Альки и устроили ее в самом крупном стогу, а сами распределились по остальным, нам достался крайний, низкий, не стог, а копна. Сено продолжало преть, от этого выделялось тепло, но не настоящее, а затхлое, мокрое, и душное, но все-таки тепло.

Я закопался в тухлую вонючую солому, в размякшие ивовые ветки и уснул. Мне приснилась река, пароход, бредущий против течения, много воды, чайки, дети в белых куртках, плывущие на этом пароходе, на берегу лавка с булками, и их выдают просто так – потому что какой-то праздник. Настроение у всех хорошее, и у меня, хотя я не знаю чему все вокруг радуются, но мне хочется веселиться вместе с остальными.

И птицы в небе. Разноцветные, похожие на треугольные бумажные самолеты, или на письма, они кружились над Волгой – это была Волга, хотя я ее никогда и не видел, но точно она. Другие корабли плыли по своим делам, а на противоположном берегу паслись козы. Или коровы, маленькие белые точки, нельзя рассмотреть, мне хотелось, чтобы козы, опять сон, в этот раз я понимал, что это не наяву, меня стали мучить сны, никогда такого не случалось, пароход начал причаливать.

– Вставай, вставай, вставай, вставай…

Опять разбудил, собака злая.

Я сел. Пальцы не сгибались, колени тоже, подняться на ноги у меня не получилось. Остальные выглядели не лучше, скрипучие голодные люди. Аля хуже всех, Саныч пытался поить ее чаем, нет, лучше бы мне не просыпаться, остаться там, на реке, корабль уже рулился к пристани, и меня ждали на нем, я был в этом уверен.

– Вставай, – сказал Саныч в пятый раз, постучал меня в плечо, тук-тук.

Пальцы у него начали чернеть. Самые кончики. Он сунул мне котелок с кипятком и кусок сахара.

– Трудный сегодня день, – Саныч кусал пальцы. – Много всего надо сделать.

Он оказался прав, много.

В три вышли к деревне.

Щенников взялся за бинокль и долго ее изучал, подгрызая правый ус.

– Точно, Лука, – сказал Щенников. – Тут, кажется, староста из бывших…

Глебов плюнул в банку.

– Давно надо было… – Щенников хрустнул кулаками, посмотрел на нас.

– Не, – сказал Глебов. – Он ведь не один там, с помощниками. Полицая четыре. А у нас даже гранат не осталось. Надо уходить. Еще можем прорваться, попробовать обогнуть с юга…

Щенников закашлялся.

– С юга топи, – сказал он. – И торфяники, они всю зиму тлеют. Не пройдем. Надо с востока, через лес. Только…

Щенников сплюнул.

– Нам нужен ночлег, – сказал он. – Еще одну ночь в лесу Алевтина не перенесет, я могу точно сказать.

– В деревне точно полицаи? – спросил Глебов.

– Скорее всего. Тут много раньше… Я больше, чему уверен. Если попросимся, то сдадут.

Глебов сплюнул в банку. Все смотрели на него. А он не знал, что сказать.

Пойти через лес. Аля не доживет до утра.

Идти через деревню…

– Надо их убить, – сказал Саныч.

Другим, посторонним голосом.

– Убить. Старосту и остальных. Сейчас три часа. Если управимся к шести, сможем поесть и переночевать – вечером немцы сюда не сунутся. И завтра тоже вряд ли с утра заявятся. Выйдем часов в пять, разделимся. Мы с Димкой пойдем топтать, уведем их к топям, а вы сможете оторваться. По другому никак.

Щенников кивнул. Но неуверенно.

– По-другому никак, – повторил Саныч.

Щенников и Глебов переглянулись.

– Лучше так сделать… – Саныч стряхнул с плеча МП. – Пойдем мы с Димкой, возьмем только пистолеты. А вы уже потом бегите, как стрельбу услышите. Бейте всех, у кого будет оружие.

Глебов плюнул в банку, закашлялся, мне почудилось, что я слышу, как у него в груди брякает пуля.

– Нет, – сказал Глебов, – сделаем иначе. По тихому, только так. Если там немцы…

– Их нет, – заверил Саныч. – На дороге только от саней следы, нет там никого, фашисты на санях не ездят.

Щенников с сомнением покачал головой.

– Как хотите, – пожал плечами Саныч. – Я все равно пойду.

– Пойдешь, – негромко сказал Глебов. – Только без оружия.

– А если там…

– Без оружия! – проскрипел Глебов с такой силой, что кровь выплеснулась через нос. – Сдай оружие, Голиков!

Саныч распахнул фуфайку, достал «ТТ», протянул Глебову.

– У него еще есть, – тут же сказал Щенников. – У него всегда несколько.

Саныч молча достал «Вальтер». И еще один, из рукава.

Щенников повернулся ко мне, протянул руки.

У меня был только «ТТ».

– Пройдете насквозь, – приказал Глебов. – Узнаете, можно ли остановиться. Если есть немцы или полицаи – вернетесь кругом. Ясно?

Саныч промолчал.

– Ясно?! – Глебов брызнул кровью.

– Ясно, – сказал Саныч негромко, одними губами.

– Все оружие сдали?

– Все, – ответил я.

– Все, – подтвердил Саныч. – Пойдем, Димка, пойдем.

Пошли. Съехали с косогора через ельник, хвоя была мягкая и густая, она приятно гладила по лицу, как мамина шуба, не знаю, я вспомнил вдруг. Мама уходила на работу, а я забирался в шкаф. Там были пальто, старые и жесткие, а в самом конце, осыпанная нафталином и табаком, в гирляндах апельсиновых и лимонных корок шуба. Я не знаю, из чего эта шуба была пошита, мех был голубоватый, густой и прохладный, мне представлялось, что это бобер. Я закрывал глаза и утыкался в него лицом, и очень часто засыпал. Мир исчезал за дверью шкафа, вокруг меня образовывалось какое-то другое время, в которое я боялся выглядывать, ельник кончился, мы выскочили на склон и скувырнулись к дороге. Не очень проезженная, грязные следы от полозьев и все, грязь.