Веркин Эдуард - Облачный полк

– А вы видели? – спросил он.

– Что? – не понял я.

– Как его убили?

– Нет.

Писатель кивнул.

– Знаете, я потом в Сталинград попал, – сказал он. – Сначала как корреспондент, потом просто, уже не до этого было, сами понимаете…

Я ждал. Наверное, я понимал, что он хочет мне сказать. Догадывался.

– Я видел там… – писатель прикусил губу. – Разное… Странные вещи, это сложно объяснить… Вот вы видели, как горит воздух?

– Нет.

– Воздух, вода, металл, оказывается, они могут гореть как дерево. Это…

Опять замолчал.

– Я, конечно, атеист, но это… Это очень сложно…

– Он погиб, – перебил я. – Тут все просто.

– Да, конечно, – согласился Виктор. – Я это хотел не для книги узнать, для себя. Хочется понять некоторые вещи, прояснить, так сказать…

– Он погиб, – повторил я. – И Глебов. И Ковалец. Все.

– Да, я знаю.

Колеса грохнули, мы въехали на мост, медленно, в скорость человеческого шага. Заскрипели рессоры.

– Я совсем недавно к этой теме вернулся, года два… Слушай, может на «ты» уже? А то как-то… Как в аптеке в самом деле.

– Давай.

– Понимаешь, время как раз наступило, – Виктор почему-то стал шептать. – Тринадцать лет прошло, все улеглось, можно взглянуть по-новому. А мне кажется мы начинаем забывать. То есть не хотим помнить. А это опасно, правда ведь? Если мы в пятьдесят восьмом уже не помним, то что потом будет?

– Да…

– И потом нам нужны герои. Понимаешь? Народ не живет без героев, это высокопарно звучит, я понимаю, конечно… Но это ведь так.

– Наверное.

– Знаешь, собрано уже много интересного, – писатель осторожно вел машину через мост. – В принципе, для книги уже достаточно, материал плотный. Но хочется деталей, впечатлений, цвета. Цифры и даты – это конечно хорошо… Нужно другое. Ты же с ним был… Сколько? Два года?

– Полтора. Но ведь… Тебе нужно с матерью его, наверное, поговорить, с матерью, с сестрами, они, лучше знают.

– Нет, – помотал головой писатель. – Не лучше. Мать…

Мы добрались до середины, мост ощутимо закачался, и писатель сосредоточился на управлении. Хиленький мост, как бы не завалился. Перил и тех нет, то ли поставить не успели, то ли сломались уже.

Мост устоял, писатель расслабился.

– Видишь ли, мать его совсем не помнит. То есть она помнит его совсем другим. Не тем. То есть, не тем, что нужно. Я ее спрашиваю – а что он делал-то, а она отвечает – как все – по лесам скакал, в войнушку играл, рыбу ловил.

– Он и потом рыбалку любил, – сказал я. – Все время собирался, блесны из банок вырезал.

Съехали на дорогу, писатель убрал скорость, срулил к обочине. Двигатель заглушил, открыл дверь, выставил длинные ноги. Штаны у него хорошие, белые, парусина, наверное. Воскресные штаны, отдыхать в таких, сидеть, свесив ноги с пирса, покачивая ногами в воздухе, щупая редкие волны, море…

И туфли тоже воскресные, белые, надо себе такие купить.

– Блесны… это искусственные приманки? Железные рыбки, так?

– Да.

Виктор достал блокнот, принялся записывать карандашом. Большой блокнот, пухлый, бегемотистый, закладочки аккуратные торчат, с датами – «38, 40, 41», вплоть до «47». Интересно, а что же такого в сорок седьмом произошло?

– А ты… книжки пишешь?

– Ага, – кивнул он. – Книжки тоже. Но это недавно совсем… Слушай, а как он относился… Ну, что он Герой? Он ведь первый, кажется, среди пионеров?

– Нормально относился. Только мы не знали еще наверняка, что ему Героя присвоили, слухи только ходили. Да и он не пионер уже был. Ну, дразнили немного… Указ ведь уже после был, в сорок четвертом.

– Дразнили?

– Посмеивались.

– Ясно. Ладно, поехали, время уже…

Поехали. Дорога неплохая, ровная, колдобин немного. Ветерок в окошки, приятно, писатель прибавлял скорости.

– Узнаешь что-нибудь? – он кивнул за окно.

– Не. Все одинаково ведь. Лес он всегда лес.

– А лагерь ваш можно найти?

– Вряд ли. Сколько лет уже, заросло все.

Писатель сунул мне блокнот.

– Там карта в середине, – сказал он. – Сам составил. Примерная, разумеется.

Я стал листать. На самом деле Виктор много поработал. Имена, фамилии, операции. Сколько мостов, сколько рейдов, количество уничтоженной техники. Генерал Вритц, мина. Мина-попрыгун…

Письмо за подписью Калинина, Указ. Шестьдесят седьмой отряд, четвертая бригада. Глебов. Оказывается, Глебов и до войны был военным, интересно как.

А про Ковальца ничего, точно его и не жило вовсе. Про Щурого, про Алевтину тоже, про меня в самом конце, возраст неправильно указан, я на полтора года старше.

Карта.

– Правильно? – спросил Виктор.

– Похоже, – сказал я. – Озер больше, а так все верно, вроде бы. Только…

– Что? – заволновался писатель.

– Я не знаю… Просто я никогда не воспринимал это… так плоско. У меня этот…

– Почему плоско?

– Да не обращай внимания. У меня этот… топографический идиотизм.

Виктор рассмеялся.

– Это ты сам придумал? – спросил он. – Топографический идиотизм! Надо же…

– Это доктор мне объяснил. Понимаешь, я и тогда не очень в картах разбирался. Меня к нему прикрепили, потому что я в лесу постоянно терялся. После контузии.

Я постучал пальцем по голове.

– Ясно. Но мне кажется, что карта как раз то, что надо. Читатель как раз и должен представлять все со стороны. Так нагляднее. Как ты думаешь, неплохо ведь?

– Наверное, неплохо, – согласился я. – Надо еще про «Убей немца» написать. Он ведь ее наизусть знал. И «Таню», наверное.

– «Таню»? – переспросил писатель.

– Это про Зою Космодемьянскую, – объяснил я. – Когда статья вышла, еще не знали, как ее на самом деле зовут.

– Вы читали про Зою? – удивился Виктор.

– Нет. Но могли и прочитать. Просто к нам не все газеты доходили. Самолеты не каждый раз долетали. Ему бы понравилось про Зою.

Писатель задумался.

– Про Космодемьянскую, наверное, действительно можно. Это интересно. Он «Убей немца» точно наизусть знал?

– … Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца…

– Понятно, – остановил меня Виктор.

– Ее все знали, он тоже.

Писатель принялся доставать папиросу. Когда у тебя не хватает пальцев на правой руке, рулить и одновременно вытряхивать папиросу очень трудно. «Победа» влетела в ухаб, писатель ругнулся, задавил тормоза. Я успел выставить ладони, писатель хлопнулся лбом о руль, машину развернуло поперек дороги.

Мы стояли в пылевом облаке, писатель тер лоб.

– Надо холодное приложить, – посоветовал я. – Тогда шишка не вскочит.

– Ага, сейчас сбегаю, – усмехнулся Виктор.

– А тебе нравилось убивать? – спросил я.

– Что?

– Убивать, – повторил я. – Немцев. Нравилось?

Он все-таки достал свою папиросу, задымил.

– А нам нравилось. Вот мне. И ему тоже нравилось.