Веркин Эдуард - Облачный полк

– Тут еще километра полтора вдоль… Ничего, успеваем. Давай, поторапливайся!

Полтора километра не получилось, берег стал опускаться, вместо осин начался шиповник, утопавший в воде почти по колено, местность сделалась окончательно непроходимой – снизу вода и корни, сверху окостеневшие иглы, Саныч выругался, и повернул обратно, решил идти в обход, опять через лес. Отсюда вода убралась дня три назад, но земля не просохла, грязные лужи с пеной по краям, перемолотый древесный мусор, мочала, обвитые вокруг стволов, даже с виду все это выглядело малопроходимо, но Саныч был упрям, поворачивать во второй раз он не хотел.

– Пойдем здесь.

И пальцем показал где.

Побрели через грязь. А дело, между прочим, к вечеру, и ноги уже безнадежно не просохнут, до лагеря можем и не успеть, тогда ночевать в этой сырости…

Зато без стасиков. Хотя тут вполне могут водиться какие-нибудь свои стасики, еще гаже наших, так ведь всегда, не клопы так стасики, никуда не спрятаться от них… а на левом ботинке подошва уже есть просит, надо Лыкову отнести, в ремонт, а если сейчас в эту болотину сунуться, может и вообще отвалиться, и тут уж босиком по лесу не поскачешь…

А у гада сапоги.

Хорошие, сплавщицкие, высокие, на них и попался, кстати. Тяжелые потому что, удрать не получилось. Я тоже раньше такие носил, так Саныч меня в первый же день заставил снять, и по шее еще прибавил. Сухо, в них, конечно, сухо, но далеко в таких не побегаешь.

– Вперед, чего встал, – повторил Саныч и ткнул гада палкой.

Гад ссутулился еще больше, вобрал голову, потопал. Шагов через тридцать запнулся за корягу, упал, и съежился, выстрела ждал, дурак, видимо, кто ж стрелять на пустом месте станет?

– Поднимайся, – приказал Саныч.

Гад начал подниматься. Долго это у него получалось – очень трудно встать на ноги в луже, если к тому же у тебя руки за спиной связаны. Но ничего, оперся на осину башкой, справился. И почти сразу же упал снова.

– Мешок надо снять, – сказал Саныч как-то скучно.

– Как? – спросил я. – Он же…

Саныч махнул рукой, потрогал большим пальцем «ТТ».

– Ладно… Гад!

Саныч пнул гада в ногу.

– Гад, ты меня слышишь?

Гад кивнул.

– Хорошо слышишь. А шагаешь ты что-то не очень… Наверное, тебе видно плохо, да?

Гад отрицательно замотал головой. Еще бы, понимает. Что если мешок сейчас снимем, то всё, пуля.

Мешок вообще хорошая штука, нарочно для таких случаев. В нем еле-еле видно, только под ногами, ну, может еще на метр вперед. Шагать можно особо не запинаясь, а дорогу не запомнишь, как не старайся. Саныч придумал. Он рассказывал, что они так раньше в фофана играли. Водящему на голову надевали мешок, давали в руки палку, ну, или плетку, что придется, а сами по очереди к нему подкрадывались – кто пинка, кто кулаком по хребтине, но самым-самым считалось в лоб влупить. Ну, а водящий отбивался – и кому попало, тот сам водящим становился. Теперь мешок и в других отрядах используют, очень языка удобно в нем водить

– Плохо видно? – переспросил Саныч.

– Нет! – выдал гад. – Нет, хорошо видно!

Разговорился, сволочь.

– Ну, а если тебе хорошо видно, то шагай быстрее. Фашистам жопу быстро лизал?! А сейчас чего не торопишься?!

Саныч снова ткнул гада палкой. Тот пошагал. Мы за ним. Вода, в лужах была неприятно холодной, щипала за пальцы. Саныч руководил продвижением, тыча палкой гада то в левое, то в правое плечо. Иногда, он еще приговаривал «тпрру», или «но, скотина», или просто ругался, обещал гада пристрелить вот прямо здесь, на месте, он имеет на это право.

– Ты про указ слышал? – спрашивал он. – В «Правде» печатали. Ах да, забыл, вы ведь «Правду» теперь не читаете, звиняйте, звиняйте, герр фашист. Так вот, указ вышел, называется «О предателях Родины». Каждый, кто встретит предателя Родины, должен препроводить его в местные органы советской власти. Если же такой возможности нет, то надлежит расправиться с предателем самостоятельно, своими средствами. За каждого обезвреженного предателя полагаются продовольственные карточки в тылу, и сухой паек за линией фронта. Вот мы тебя сейчас шлепнем, документики твои полицайские заберем, уши твои к ним приложим – и нам пять банок тушенки выдадут. А? Мить, ты тушенку любишь?

– А то, – вздохнул я. – Люблю. Кто ее не любит-то?

– Вот и я тоже люблю. Шлепнуть что ли… Нет, это слишком легко. Шлепнуть! Мы его Ковальцу отдадим!

Саныч подмигнул.

– Может не надо? – подыграл я. – Сразу Ковальцу…

– Не, точно Ковальцу. Пусть он с этим… разберется. Помнишь, как он с тем власовцем разобрался? Потом три дня по кустам шматки собирали. Так что, герр покойничек, готовься.

Саныч ухмыльнулся.

– В ближайшие время ты узнаешь много нового о своем организме, – сказал он.

Здорово сказал, я позавидовал немного. Саныч все-таки человек выдающийся, умеет. И стрелять, и сказать. Наверное, это из-за того, что он газеты любит читать. Он их читает, а потом свое составляет, ему, наверное, самому уже можно в газеты писать, надо, кстати, спросить…

– Ты не переживай, – продолжал Саныч. – Не беспокойся, Ковалец тебя не долго, у него долго никогда не получается, он нетерпеливый очень… Ты не вались, не вались, ногами двигай, а то я тоже рассержусь. А я хоть и не большой специалист, но зато терпеливый, с предателями Родины у меня длинный разговор. А иногда и короткий – чик-чирик.

Гад хрипел и хлюпал носом, а Саныч смеялся, говорил, что гад будет у него пятидесятым, или пятьдесят шестым, он уже сбился со счета. Что гад очень ошибся, связавшись с фашистами, фашисты уже покатились, а всех, кто это время лизал им пятки, скоро развешают по фонарям. Но на всех гадов, конечно, фонарей не хватит, оказалось, что скотов у нас в стране неожиданно больше, чем столбов, но это ничего, осин зато достаточно, лес у нас густой.

Сегодня Саныч был обычно разговорчив, наверное, с голода. Последний раз мы ели вчера, в полдень, пшеничную кашу, прихваченную с собой в котелке, ничего, что горелая, так еще лучше, вкус держался почти до вечера, и с утра немного. А сейчас одни воспоминания остались, от холодного весеннего воздуха есть хотелось сильнее, я вертел головой, искал можжевельник, здесь он должен водиться. Собрать ягод, пожевать, голод хорошо перебивает…

Можжевельника не встречалось, Саныч, обрисовав гаду его дальнейшую тяжкую судьбу, успокоился, немного помолчал, и, конечно же, вернулся к нашей любимой теме – про жратву.

Рассказал про картошку со шкварками, про то, как правильно варить яичницу с сухарями, и молочную грибную похлебку, про то, как его два раза приглашали подпляском на свадьбы – вот где пожрать можно по-хорошему, по-настоящему. Я на свадьбе пока не гуливал, да и вообще по сравнению с Санычем видел мало, поработать и то не успел. А Саныч на фанерке вот полтора года, причем, как он говорил в особом цеху, там не табуретки какие-нибудь клеили, а настоящую самолетную фанеру, оборонную продукцию. И за эту вот оборонную продукцию работникам полагался доппаек – стакан сметаны каждый день и масло в конце недели, он лично, Саныч то есть, договаривался с поварскими и копил, чтобы сметану и масло получить сразу.