Неизвестно - Поповский

На тысячах страниц своей весьма многословной прозы и сотнях страниц опубликованных дневников Симонов ни слова не говорит о своих первых шагах по коридорам власти. И это, думается мне, не из скром­ности. Для того, чтобы в 1937 году войти в доверие к Сталину и в 1938-м возглавить «Литературную га­зету», надо было совершить какие-то действия. Мы не знаем, что это за действия, чем именно Симонов вы­звал доверие вождя. Но известно, что каждый подни­маемый на щит официальный писатель 30-х годов чем-то платил за это. Фадеев подписывал «характери­стики» на тех, кого бросали в тюрьмы, Илья Ильф и Евгений Петров сочиняли заказные пасквили на рус­скую интеллигенцию, Илья Эренбург, живя большую часть времени за границей, совращал интеллектуалов

Запада, Федин и Катаев, наоборот, предавали ближ­них дома, Вишневский, Лавренев, Павленко, Горбатов открыто сотрудничали с ЧК-ОГПУ-НКВД-НКГБ. Повторяю: мы не знаем, что именно сделал Симонов, чтобы оказаться в числе этих обогреваемых сталин­ской улыбкой деятелей литературы, но доподлинно известно, что за семь лет с 1942 по 1949 получил он за свои произведения пять Сталинских премий. Боль­ше него наград этого рода имел только создатель военных самолетов авиаконструктор Яковлев. Денеж­ная часть премий составила миллион рублей. Книги, кинофильмы и пьесы принесли значительно больше.

И еще известно: став ландскнехтом Сталина, Константин Симонов никогда не изменял ему. Не из­менял и его преемникам. Я пользуюсь словом «ландс­кнехт» вовсе не для того, чтобы уязвить память поэта. Наоборот. В середине века, когда наемный солдат, ландскнехт, продавал государю свою сноровку, воен­ную выучку и свое оружие, он считал, что все это, и в том числе его жизнь, полностью окупается королев­ским жалованием. Деньги ландскнехтам действитель­но платили немалые, и за деньги эти, к примеру, швабские наемники клялись нанимателю в абсолютной верности. И клятву эту не нарушали: держались в бою твердо, на сторону неприятеля не переходили. Симо­нов унаследовал эту традицию своих предшественни­ков по оружию. Он был благодарен вождям за ордена и звания, за издание многотомных собраний сочине­ний, за сталинские и ленинские премии, за машины, дачи, цековские пайки и заграничные командировки на государственный счет. С ним рассчитывались щедро, он считал оплату справедливой и служил честно.

Мы не находим в его стихах и прозе ни единого отступления от линии партии, точнее — той линии, которой партийная верхушка считала удобным при­держиваться в каждый данный день и час. Симонов очень рано понял, что в советском климате отте­пель — дело временное и ненадежное: мороз для Рос­сии состояние наиболее естественное. И он всегда ориентировался на холода. Эта установка спасала его от ошибок. Когда в 1954-м Илья Эренбург опублико­вал свою «Оттепель», Симонов, несмотря на неопре­деленность тогдашней политической ситуации, рас­стрелял книгу в упор, израсходовав полную обойму: шесть полных подвалов в «Литературной газете». И с точки зрения своей карьеры, он оказался прав. Другой верный слуга трона Борис Слуцкий после смерти Ста­лина дал волю своим истинным чувствам, опублико­вав несколько антисталинских стихов. А молодой Ев­гений Евтушенко, тот и вовсе пустился во все тяжкие, специализируясь и спекулируя на антисталинской теме. Симонов же проводил вождя-благодетеля хотя и вы­мученным, но вполне благонамеренным стихотворе­нием «Как Вы учили», клятвенно заверяя, что он и впредь будет верен Сталину и его «железному ЦК». Железный ЦК это заверение принял во внимание. Назначенный Сталиным в 1952 году кандидатом в члены ЦК, Константин Симонов оставался на этом высочайшем для писателя посту до 1956 года, а затем до конца дней своих был членом Центральной реви­зионной комиссии КПСС и депутатом Верховного совета.

Надо пояснить, что служить ландскнехтом в сере­дине XX столетия было значительно тяжелее, чем в ХѴ-ХѴІІ веках. Тогда нанятый на службу вооружен­ный воин присягал только на срок договора: от трех месяцев до года. В другое время он был волен делать и думать что угодно. Да и в свободные от службы часы ничто не мешало наемнику пойти в церковь, в кабак или в публичный дом, напиться или влюбиться, давая выход своим истинным чувствам. В наше время не то. Служба Константина Симонова советским вож­дям продолжалась более сорока лет и не прерывалась ни на минуту. Я видел его на собраниях, в его рабочем кабинете, на пирушке в честь дня Победы, на похоро­нах коллег — он всегда оставался в образе. Это был образ верного солдата партии.

Симонов создал для себя маску этакого честного служаки, искренного человека, от которого, однако, ничего не зависит. Роль эта содержала очень мало красок. Она складывалась из застывшего выраженйя лица, изредка освещаемого простой солдатской улыб­кой, набора грубоватых шуток; иногда в ход шли за­душевные слова: «Ты помнишь, Алёша, дороги Смо­ленщины...» Еще требовалась выправка, красивая седина и тяжелая походка, в которой окружающим чудилось поскрипывание армейских сапог и ремней. Всем этим нехитрым набором приемов Симонов вла­дел в совершенстве. Никому из тех, кого я знал в Москве, никогда не удавалось застать его без этого застегнутого на все пуговицы психологического мун­дира. Роль эта предназначалась, естественно, не нам, людям незнатным, а ваялась для больших хозяев из ЦК. Поза верного поэта-солдата там очень нравилась. Это было то, что они хотели бы видеть в каждом интеллектуале: дары духа, упакованные в хаки воен­ного образца. Что же касается самого Симонова, то после 30-40 лет ношения маска так пристала к его лицу, что едва ли он и сам различал, что в его поступ­ках естественно, а что — театр. Вся его жизнь была жизнью на театре. И всегда в одной роли.

Честного наёмника Симонова наемники бесчест­ные даже возмущали. Когда после кровавых событий в Венгрии (1956) американский писатель Говард Фаст разочаровался в коммунистических идеалах и высту­пил с разоблачительными статьями, Симонову было поручено «проучить» перебежчика. В «Литературной газете» появилась огромная, довольно водянистая и мало убедительная статья, в которой Симонов демон­стративно избивал чучело Фаста. Но было в той ста­тье одно место, где читатель мог почувствовать под­линную страсть, живое негодование автора. Симонов с искренним возмущением сообщал, что хотя обычно советские издательства иностранным авторам не пла­тят, Фасту, за его изданные в СССР произведения, платили в долларах (!) и довольно много. А он, небла­годарный, в ответ на заботу партии и правительства переметнулся в стан реакции! Эта безнравственность Фаста, видимо, потрясла Симонова до глубины души.

После Сталина служить стало труднее: внизу дисциплина ослабела, да и наверху не было единства. Верный солдат, Симонов любил порядок и чтил субор­динацию. В 1956 г., будучи редактором «Нового мира», он опубликовал в журнале роман Дудинцева «Не хлебом единым». По своей ориентации роман полностью со­ответствовал позиции, которую занял на XX съезде партии Никита Хрущев. Хрущев, разоблачая Стали­на, все время повторял, что партия не боится смо­треть правде в глаза и разоблачения «культа лично­сти» только укрепляют ее. Симонов, публикуя роман «Не хлебом единым», был убежден, что ни в чем не отступил от желаний нового хозяина. На обсуждениях романа Константин Михайлович охотно говорил о «благородном мужестве издателя», которое ставил в один ряд с мужеством писателя. В действительности никакого особенно мужества не требовалось ни от ре­дактора Симонова, ни от автора Дудинцева. Можно говорить лишь о сговоре между ними.