Джек Лондон - Из Доусона в океан

Потом где-то в глуши ухает сова, гортанно каркает над головой ворона. Внезапно проносится над зеркальной гладью дикий крик гагары, порождая бесчисленные отклики. Начинают свой звонкий сочный щебет малиновки, и леса наполняются музыкой. Сразу заиграли на нескольких инструментах белки, под отчетливые ритмы дятла принялись выводить пронзительные трели черные дрозды. Чистое кресчендо певчих птиц сопровождается вскриками лося. И вот все слилось во всеобщем гвалте. Неведомая болотная птица присоединяет свой исступленный вопль к нарастающему кресчепдо, и его финал, достигнув предельной высоты, медленно замирает вдали. Робко где-то ребенок взывает к матери, и воцаряется молчание.

Через триста миль ниже «низин» мы достигли Майнука, главного старательского лагеря на Лоуэр-Ривер. Теперь он получил менее благозвучное имя Рампарт-Сити. Новости, привезенные из Доусона, не могли, разумеется, быть свежими, но люди на Лоуэр-Ривер вообще всю зиму не имели никаких новостей. Поэтому, как только мы причалили, пас забросали вопросами. Больше всего беспокоили слухи о войне, футбольная игра в День благодарения и казнь Даранта. В соответствии с обычаем Севера мы «развили» каждый па¬раграф в главу и все же потерпели полный провал в своей попытке утолить их ненасытную жадность.

Промчавшись через стремнины ниже Майнука, в том месте, где некогда Юкон пробил себе кратчайший путь через горы Рампарт, мы подплыли к Танане. Здесь же расположен и индейский городок Нуклукьето, в нескольких милях от него находится старая миссия Сент-Джеймс. Мы прибыли туда сразу после полуночи и попали на большие празднества. С минуты на минуту ожидался весенний ход лосося, и миссии Танана и Тоузикейкет были в полном сборе, но больше всего народу приехало из районов, которые находятся в сотнях миль от этой стоянки. Мы поставили наше «тяжелое судно» среди легких, сделанных из коры каноэ, в беспорядке теснившихся у берега, и сразу же оказались в огромном рыбацком лагере. С трудом пробираясь между шатрами среди ползающих детей и грызущихся собак, мы направились к большому бревенчатому дому, где гулянье было в самом разгаре. Только с помощью изрядного числа щелчков и подзатыльников удалось нам протиснуться сквозь толпу детишек к входу. Длинная низкая зала буквально была полна танцующими.

Кроме как через единственную дверь, до отказа забитую народом, сюда не было доступа ни свету, ни воздуху; и в этой полутьме рослые индейские парни и индианки с дикими глазами обливались потом, завывали в вихре танца, который не поддается никакому описанию. С необычным чувством, знакомым всякому путешественнику, покоряющему дотоле неприступную вершину, мы уже собирались насладиться первобытной новизной обстановки, когда (представьте наше разочарование) обнаружили, что даже сюда, в глушь, за тысячу миль от ближайшего рубежа цивилизации уже проник в поисках приключений белый человек. Задыхаясь от духоты и запаха тел в этом набитом людьми помещении, мы неожиданно разглядели загорелое лицо, голубые глаза и белокурые усы вездесущего англосакса. С первого взгляда можно было понять, насколько по-домашнему он здесь себя чувствует.

В ста милях ниже Нуклукьето наш ночной сон был прерван дикими песнопениями, которые то нарастали, то необъяснимо исчезали по ту сторону вод. Часом позже, миновав излучину, мы пристали у рыбацкой деревни, жители которой настолько увлечены были своим религиозным обрядом, что даже не заметили нашего прибытия. Вскарабкавшись по берегу, мы оказались вблизи места, где совершалось таинство. Оно отбросило нас назад, к временам оргий пещерного человека, столкнуло с нашим общим, обитавшим, вероятно, на деревьях предком, так хорошо описанным Дарвином. Около сотни мужчин пели, издавая звуки, рожденные, возможно, еще в ту далекую эпоху, когда мир был совсем юн, и еще хранящие в себе дух первобытного человека. Подгоняемые шаманом, женщины бились в религиозном экстазе, их распущенные черные, как воронье крыло, волосы стегали по бедрам, а тела колебались и извивались в такт песенного ритма.

Но и тут обнаружили мы следы вездесущего англосакса; да, здесь под пологом тента, распознали мы его в глазах женщины-полукровки, прижимавшей к груди младенца. Изящно сложенная, с кавказскими чертами и нежным овалом лица, она похожа была на жемчужину, потерянную в этой грязи.

Много и с большим пафосом говорил Лафкедио Хирн о японцах-полукровках, насколько же тяжелей жребий юконских индейцев-метисов! Их жизнь до краев полна непосильного труда, лишений и одиночества. Разве отважилась бы белая женщина при температуре градусов 50—70 ниже нуля с грудным ребенком за спиной пуститься в путь и делать миль по сорок в день на собаках? Это только один пример их будней, а возьмите охоту или рыбную ловлю, или дни, когда когтистая рука голода и болезней опустится на становище. Судьба их — будь ли то индейцы побережья Пэнхендл или эскимосы Ледовитого океана — от Скалистых гор и до самых западных Алеутских островов везде одна и та же.

Когда начинаешь обмен с местными жителями, гораздо глубже познаешь убожество и нищету всей их жизни. Из края в край летит жалобная мольба о лекарствах. Уже после первого общения улавливаешь трогательные нотки того могучего хорала душевной тревоги, который исходит из глубин сердца. У устья притока Каюкук в надежде раздобыть какой-нибудь образчик бус забрел я в летнее индейское становище. Возле одного из самых аккуратных шатров лагеря я завязал разговор с молодой метиской о покупке у нее какой-то необычайно красивой вещицы; уходил я под впечатлением ее слов. Я был потрясен, увидев перед собой прелестную крошку, играющую па цыновке из медвежьих шкур, розовощекую, голубоглазую с соломенно-светлыми волосенками, настоящую саксонку. Несколько раз делал я попытку принудить себя при товарообмене проявить твердость в цене, но всякий раз уступал, не в силах забрать мои ножны или кисет из крошечных пальчиков ребенка, смотревшего на меня голубыми глазами своего белого отца. И когда, поборов, наконец, слабость, я стал упорствовать, его мать сказала: «О, ты, большой белый человек, зачем так дорого? Я много работал, о, так много работал. Я ловил рыба и лось, и молол зерно для двоих, и нет мужчины помощь мне».

Я вопрошающе указал на ребенка и услышал ответ: «Он давно ушел: теперь один-два-три год». Сделка, которую удалось ей заключить, вызвала великую зависть ее угрюмых сестер, толпившихся у порога. В глубине материка везде, за исключением скрытых уголков да северных склонов высоких гор, снег к середине июня совершенно растаял. Но от Тоузикейкета и до самого Коюкука снега стало заметно больше, от него не свободны даже южные склоны — признак того, что мы приближаемся к побережью, а точнее к зоне прибрежного климата, поскольку находимся еще в семистах милях от устья реки.