Макс Лукадо - Шесть часов одной пятницы

Но в классе есть одно исключение: робкая девочка по имени Барбара.

Сложные семейные обстоятельства заставили ее жить в страхе. На уроках моей подруги Барбара

всегда молчала. Всегда. Когда другие дети болтали, она тихонько сидела. Когда другие дети пели, она

не пела вместе со всеми. Когда другие дети смеялись, она просто тихонько сидела.

Она посещала все занятия. Всегда внимательно слушала. Всегда молчала.

Но вот Джой начала рассказывать о небесах. Джой говорила о том, что мы увидим Бога. Она

говорила о вечной жизни и о том, что Бог отрет с очей всякую слезу.

Барбара была очарована. Она так жадно слушала, что не замечала даже учительницу.

Потом она подняла руку: "Миссис Джой?"

Джой была ошеломлена, ведь Барбара никогда не задавала вопросов. "Да, Барбара?"

"А небеса для таких девочек как я?"

И снова я отдал бы тысячу закатов, чтобы увидеть лицо Иисуса, когда эта безыскусная молитва

поднялась из ее уст. Потому что именно это и называется молитвой.

Искренняя надежда, что благой Бог на небесах помнит и не забывает о душе на земле. Молитва, благодаря которой Божья благодать будет просачиваться в любые щели, наполнять и переполнять

церковь. Молитва преображает никому не нужную жизнь в жизнь полную смысла и значения.

Не молитва, произнесенная за кафедрой, но молитва, произнесенная на больничной койке. Не

заученная молитва, уверенно протараторенная семинаристом в темной рясе, но молитва, которую с

трепетом шепчет выздоравливающий алкоголик.

13

Молитва позволяет Богу совершать самое лучшее, что только можно сделать. Она берет самое

обычное, простое и превращает в грандиозное.

Она берет жезл и разделяет море. Берет пращу и убивает Голиафа. Берет воду и делает отличное

вино. Берет скудный обед мальчика и кормит тысячи. Берет грязь и открывает глаза слепому. Берет

три гвоздя и деревянный брус и делает их надеждой человечества. Берет отверженную женщину и

делает ее миссионеркой.

______________________________________________________________________

Две могилы. Первая — одинокая и заброшенная на Лок-Хиллском кладбище. Могила Грейс

Левеллен Смитт. Эта женщина не знала, что значит быть любимой. Эта женщина не знала радости.

Она знала только боль резца, когда высекали эпитафию ее жизни.

Спит, но покой не обрела

Любовь напрасно отдавая,

Ты умерла, как и жила —

Хлеб одиночества вкушая,

Ты никому не угодила,

Хотя старалась как могла.

Но есть и другая могила в этой истории. Она возле колодца. А надгробный камень? Сосуд для

воды. Забытый кувшин. На нем нет никаких слов, но он имеет великое значение — потому что это

место, где похоронена незначительность.

ГЛАВА 4

______________________________________________________________________

ЖИВОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО

"Дженна, просыпайся. Пора идти в школу".

Она услышит эти слова еще тысячу раз. Но в это утро она услышала их впервые.

Перед тем, как произнести эти слова, я присел на краешек ее кровати и задумался. Честно

говоря, мне не хотелось говорить эти слова. Я не хотел ее будить. Странная нерешительность

овладела мной, пока я сидел в предрассветном сумраке. Сидя в тишине, я осознал, что мои слова

разбудят ее в новый мир...

Четыре года пролетели как один миг. Раньше Дженна была наша, только наша, а сейчас — все

должно измениться. Еще вчера вечером мы уложили ее спать, как "нашу девочку", принадлежащую

только нам — маме и папе. Мы читали ей книжки, учили ее, слушали ее. Но, начиная с сегодняшнего

дня, это будет делать кто-то еще.

До сегодняшнего дня только мы, ее родители, вытирали ей слезы и заклеивали пластырем ее

ссадины. Но с сегодняшнего дня это будет делать кто-то еще.

Мне не хотелось ее будить.

До сегодняшнего дня ее жизнь принадлежала только нам — маме, папе и сестре Андрэа. А

сегодня в ее жизни появятся новые друзья, учительница.

Раньше весь ее мир заключался в этом доме: ее комната, ее игрушки, ее качели. Сегодня ее мир

расширится. Она начнет восхождение по лестнице образования: познакомится с рисованием, чтением, счетом.

Мне не хотелось ее будить. Не из-за школы. Это хорошо — ходить в школу. Не потому, что я не

хотел, чтобы она росла, читала новые книжки, взрослела. И не потому, что она не хотела идти в школу.

Всю последнюю неделю она только и говорила, что о школе.

Мне не хотелось ее будить, потому что я не хотел ее отдавать.

14

Но, я все-таки сделал это... Я прервал ее детство неизбежными словами: "Дженна, вставай... пора

идти в школу".

Казалось, что прошла вечность, пока я одевался. Деналин видела, что я расстроен и слышала, как

я ворчал: "Восход, закат". Она сказала: "Ты не сможешь пережить ее свадьбу". И она была права.

Мы поехали в школу на двух машинах, чтобы потом я мог поехать прямо на работу. Я попросил

Дженну ехать со мной, считая, что должен немного поделиться с ней отцовской уверенностью. А на

самом деле, в уверенности нуждался я.

Мне, такому красноречивому, трудно было подобрать слова. Я сказал ей, чтобы она радовалась.

Я сказал, чтобы она слушалась учительницу. Я сказал: "Если тебе будет одиноко или страшно, попроси

свою учительницу, чтобы она позвонила мне, и я приеду". "Хорошо", — улыбнулась она. Потом она

спросила, можно ли ей послушать детскую музыку. "Конечно", — ответил я.

Она пела, а я нервничал. Она старалась выглядеть взрослой. Она вытянула свою тоненькую шею

над панелью приборов как можно выше. Сияющий взгляд был полон любопытства. Ее руки были

сложены на коленках. Ее ноги в бирюзовых туфельках едва свисали с сиденья.

"Деналин была права, — бормотал я себе под нос, — я не смогу пережить ее свадьбу!"

Что за мысли? Я волновался. Знает ли она, насколько высока лестница образования, по которой

она отправится в путь сегодня утром?

Нет, она не догадывается. Но знаю я. Сколько заданий на школьной доске увидят эти глаза?

Сколько книг будут держать эти руки? За сколькими учителями будут следовать эти ноги? В моих ли

силах донести до каждого учителя, тренера, репетитора, с которыми Дженне предстоит встретиться, прежде чем ей исполниться семнадцать лет: "Это не обычная школьница. Берегите ее!"

Когда я припарковался и выключил мотор, моя взрослая девочка снова стала маленькой. И голос

очень маленькой девочки нарушил тишину: "Папа, я не хочу выходить".

Я посмотрел на нее. В ее ясных глазах читался испуг. Ее губы, минуту назад напевавшие песенки, сейчас дрожали.

Мне потребовалась вся сила Геркулеса, чтобы поступить правильно. Все мое естество хотело

сказать: "- Давай забудем обо всем и уйдем отсюда". В какой-то момент, длящийся целую вечность, я