Анатолий Андреев - Пустота

Я позвонил Наташе и сказал:

- Хочешь почувствовать, что у меня на душе? Послушай.

Музыка звучала еще несколько минут. Правой рукой я держал телефонную трубку возле колонки, а левой размазывал набегавшие слезы по щекам, на кото­рых, казалось, я чувствовал пальцами бороздки еще вчера отсутствующих мор­щин.

- Как выводит, сукин кот, словно в последний раз, - произнес я охрипшим голосом, как бы извиняясь за невидимую мой собеседницей слабость.

- Здорово, - сказала Наташа. - Но что это значит?

- Это значит, - твердо ответил я, зная, что не ошибаюсь, - что ты выбрала не меня. Ты выбрала Олега.

До этой минуты мне и в голову не приходило, что проблема наших отноше­ний - это проблема ее выбора. Свой выбор, как выяснилось, я сделал давно.

- Ты уверен?

- Абсолютно. Ты мой свет в окне. Я чувствую тебя.

Видимо, моя уверенность передалась и ей. Она легко согласилась со мной, и еще несколько долгих минут в знак благодарности мило щебетала в высоком регистре о чем-то неважном, унижающем нас обоих.

После того как она положила трубку, я вновь пережил каждую ноту того же блюза.

2

Почти все профессиональные занятия гуманитариев бессмысленны.

Они, как правило, занимаются ничем, то есть ничем не занимаются. При этом тратится куча энергии, включается завидная работоспособность, они заставляют считаться с собой, тормошат других: масса людей приходит в движение, заражая друг друга тщеславием и корыстолюбием. Возникает иллюзия кипучей деятель­ности - иллюзия содержательной жизни.

На самом же деле они скрывают от самих себя пустоту.

Все это открылось мне после того, как я попрощался с Наташей. Оказывается, я не замечал возни вокруг себя только потому, что был занят своими переживани­ями. Теперь, когда мне предстояло обнаружить новую точку приложения своих сил, выяснилось, что я не готов жить по их лекалам. И я, и они стали понимать, что я какой-то не такой.

- Ты тоже так считаешь? - развязно спросил я у девушки Веры, кажется, быв­шей моей студентки (еще того, государственного вуза), ныне молодой доцентши, продолжая свой внутренний монолог, спросил для того, чтобы услышать в ответ что-нибудь несомненно обидное для себя. Я находился в ссоре со всем миром, и мне хотелось драки. Я попросту лез на рожон. Честно говоря, после такого во­проса лично я тут же бы нахамил тому, кто имел наглость его задать.

- Нет, я так не считаю, - сказала Вера тихим голосом. - Я считаю, что вы та­лантливый человек, и все у вас получится. Вы чемпион, а не аутсайдер.

- О чем это ты?

Я впервые внимательно посмотрел в ее голубовато-серые с коричневыми крапинками перчинок глаза, казалось бы, неброские и невыразительные - ровно до того момента невзрачные, пока вы не начинаете внимательно вслушиваться в тихий голос и улавливать, что глаза что-то вам сообщают в тон голосу.

- О том же, о чем и вы. Не переживайте. Даже если вас и уволят, то потому только, что вы умнее их на голову. Многие вам завидуют из-за того, что вы такой сложный. Оригинальный.

- А что, меня могут уволить?

- Конечно. Разве не об этом вы спрашивали?

- Впервые об этом слышу. Для меня это новость.

- Странный вы человек, Лев Львович.

- Пожалуй, да, странный.

- И за что вас женщины так любят?

- А вы считаете, что любят? - почти искренне изумился я.

Она пожала плечами, дав понять, что напрашиваться на давно заслуженный комплимент так же нелепо, как и ломиться в открытую дверь.

Я проводил ее долгим взглядом. После неравнодушного тихого голоса и те­плых серых глаз, ее подтянутая фигура тридцатилетней женщины буквально по­разила меня. Во-первых, я мгновенно и с удовольствием восстановил в памяти, что всегда украдкой поглядывал ей вслед; во-вторых, я перестал понимать, отчего я стал считать, что такие фигуры - «безлико, подиумно красивые» - не в моем вкусе. Великолепных пропорций гибкое тело, стройные ноги с тонкими щико­лотками, неопределенных размеров грудь (явно не крупная, однако что-то под­сказывает, что именно грудь и удивит тебя всего более - чистотой линий и особой отзывчивостью), светло-русые волосы.

Мне всегда казалось, что в моем вкусе была Наташа. В моем вкусе - это, как мне казалось, крупноватая грудь, полноватые бедра и пухленькие губки. Все пыш- ненькое, но без перебора. И обязательно темненькая, почти брюнетка. И что же? Чем все это закончилось?

Все закончилось печальным блюзом. Впрочем, нечего Бога гневить: на мой нынешний вкус эта музыка куда предпочтительнее марша Мендельсона. И даже, пожалуй, Реквиема жизнелюбивого Моцарта. Чтобы заводить семью, надо верить в будущее. В какое? В то, которое расцветет вслед за глобальным потеплением, следствием глобального идиотизма, насажденного учителями, вполне достойны­ми своей невменяемой паствы?

На следующий день я вырядился, словно на собственные похороны - эле­гантный темный костюм в оживляющую тонкую полосочку, вольной расцветки галстук и однотонная бежевая рубашка, тщательно отглаженная. На лице, как у беззаботного дуэлянта, было написано: помирать - так с музыкой. Некоторая небрежность в наряде, свойственная холостякам и неудачно женатым, - небреж­ность, вызывающая коварную жалость у окружающих женщин, - была изведена на корню. Вместо нее - вызывающий налет дендизма. Они должны были запом­нить меня победителем.

- Вы должны... - начала было Будда, но уперлась взглядом в модный узел шел­кового галстука (цвета «вырви глаз», разумеется) и замолчала.

- Следует оформить программу в соответствии с новыми требованиями. Даю вам на это ровно один день. Рецензии на программу получены положительные, как ни странно.

- Разве я не пишу заявление по собственному желанию?

- Нет, не пишете. У вас нет для этого никаких оснований.

- А собственное желание? Оно не является основанием для принятия жизненно важных решений?

- Оно не в счет. Вы должны...

Если вас отпускать невыгодно, вам ни за что не получить пинка под зад, вы будете выпрашивать эту милость Христа ради; скорее начальство пнет само себя. В исполнении столбовой дворянки Будды (у нее ноги - столбиком) это выглядело потрясающе.

- Меня не уволили, - сказал я Вере.

- Я знаю, - ответила она, не поднимая на меня глаз. Я дерзко дождался, пока серые очи скользнут по моему лицу, споткнутся о мой прямой взор и робко за- мрут. Тонкими пальцами она убрала завитую прядь со лба. На безымянном пальце тускло сверкнуло обручальное кольцо.

Золото высшей пробы. Я как-то забыл о том, что она была замужем.

Вера тоже выглядела, как на празднике или на дне рождения, хотя ее, вроде бы, никто увольнять не собирался. Однако для меня праздник - ожидаемый день свободы - окончился вместе с тусклым салютом маленького золотого колечка.