А. Андреев - Москва в очерках 40-х годов XIX века

В настоящее время она процветает, сколько можно процветать в этот век, жаждущий золота и не удовлетворяемый мудрою, хотя и не златою, срединою. Она процветает и идет вперед, увлекая приманкою барышей самых солидных торговцев и выгодами покупки самых расчетливых людей. Мало того: появились дешевые остатки не одних мануфактурных товаров, но и всевозможных изделий, начиная от фарфоровой посуды до стеариновых свеч. Даже русская литература должна была испытать на себе влияние Фомина понедельника, и один ловкий книгопродавец вздумал торговать литературными остатками! Мало того: Фомин понедельник переехал (еще не по железной дороге) в Петербург, а потом проявился и в других краях России – во Владимире, в Ярославле, в Казани, даже в Тифлисе; и кто знает, какую роль суждено играть ему в будущем? Быть может, он сделается всеевропейским, мировым, из-за принципов его торгующее сословие разделится на партии… Но это пока в сторону. Обратимся лучше к подробнейшему рассмотрению, или, как говорят иные, к рациональному анализированию, торговли дешевыми товарами. Еще перед праздником торговля дешевыми товарами начинает обнаруживаться в публикациях, в приготовлениях торговцев и в решимости некоторых покупательниц отложить свои обновы до Фоминой недели. На второй и третий дни Святой, когда гостинодворцы приходят в город не для торговли, а только чтобы похристосоваться и поздравить друг друга с праздником, – в эти дни уже слышны одушевленные толки о надеждах на предстоящий «сенокос» и общее желание, чтобы погода не повредила ему. Один надеется поправить плохую предпраздничную продажу, другой – выручиться для уплаты по срочному векселю; у кого на уме не одни барыши, а вместе и возможность сбыть залежавшийся товар; у кого расчеты, в случае хорошей прибыли, перейти из шкафчика {48} в лавку, начать торговать в более обширных размерах.

На следующие дни Ножевая линия, Панской, Суровский, Епанешный и другие ряды принимают участие в торговле дешевыми товарами, вооружаются ножницами, аршином и кроят остатки разной меры и различных достоинств. Люстрин, гроде-берлин, поплин, глясе, шине, муаре, термалама, гулишамама и проч. и проч. – словом, все эти материи и не материи, из названий которых можно составить целый лексикон и достоинства которых дано постигнуть только прекрасному полу, все они режутся ножницами, обращаются в остатки и, полусвернутые, живописно складываются по полкам, по прилавку, так, чтобы бросаться в глаза милым покупательницам и покупателям и прельщать их своею казистостью.

«Шкафчики», окаймляющие ряды, заботятся со своей стороны о кройке лент, рюшу, о сортировке перчаток, гребенок и тому подобного. Подражают ли этим примерам, то есть кроят ли остатки, магазины, – достоверных сведений не имеется; говорят, будто бы и они… но, во-первых, не всякому слуху должно верить, а во-вторых, если они и действительно не безгрешны в сочинении остатков, то ведь, поверьте, господа, это делается единственно для удовольствия, для пользы почтеннейшей публики, и вы не доверяйте, пожалуйста, даже собственным глазам, если при взгляде на разрезанные части одного и того же куска они наведут мысль вашу на соображение, что кусок этот обращен в остатки с целью сделать менее заметными покрывающие его пятна…

В таких приготовлениях к желанному дню скоро проходит праздник. Наконец наступает дорогой Фомин понедельник. Какая-то тишина и торжественность заметны в рядах, торгующих дешевыми товарами. На лице у всех, начиная от хозяина до парнишки, написано ожидание; все в эту минуту хотели бы сделаться метеорологами, чтобы угадывать, какова-то будет погода. Но погода, слава богу, обещает, кажется, быть самою благоприятною; солнышко не только что светит, но даже пригревает порядком, на небе ни облачка; улицы сухи, как летом. «Славно», – думает торговый люд, потирая руки и приготовляясь к встрече дорогих гостей.

Гости-покупатели не заставляют долго ждать себя: они с таким же нетерпением рассчитывали на Фомин понедельник, – и едва настало утро, как уже спешат к запасам тех сокровищ, дороже которых в жизни едва ли что есть для них. С осьми часов уже начинает показываться в Гостином дворе прекрасный пол. И не думайте, чтоб это были обитательницы каких-нибудь Хамовников, Бутырок, Рогожской иль Таганки или других отдаленных частей Москвы, которые встают с солнышком и бережливы на время и которые поэтому могли прийти пораньше, чтобы и домой воротиться в пору: нет, все эти dames и demoiselles, живущие от города так близко, что рукой подать, все они страстные любительницы дешевых товаров и с похвальным соревнованием поспешили явиться первые, как будто боясь, что часом позже и дешевые товары подорожают, и выбирать им уже будет не из чего. Вон, видны у подъездов к рядам даже несколько экипажей: эти зачем? Ведь госпожи, разъезжающие в них, живут не на правах пешего хождения, – могли бы, кажется, всегда поспеть вовремя на дешевые товары. Как зачем? вот странный вопрос! да чем же мы хуже людей! Мы еще с вечера приказывали, чтобы экипаж был готов к шести часам утра; мы изменили вседневным своим привычкам и встали в то время, когда еще спят наши люди; мы целый час ждали, пока отопрут лавки!»… О, mesdames, какое у вас великодушное сердце!..

Впрочем, с другой стороны, эта заботливость оправдывается тем, что ранним утром торговые сердца еще не успели зачерстветь под влиянием ни на миг не прерывающейся продажи, что в эту пору они как-то податливее на уступку для починных покупателей, как-то особенно расположены к любезностям и готовы перерыть всю лавку для хорошенького личика. Притом с каждой минутой более и более является покупательниц; прилив публики становится до того велик, что в рядах, где ранние посетительницы совершали очень приятную прогулку, переходя из лавки в лавку, там уже вовсе не так просторно, и к полудню становится даже тесно. Кажется, все, что есть в Москве молодого и прекрасного, или что имеет притязании на молодость и красоту, или старается обзавестись ими искусственным образом, – все это стремится с радостным волнением сердца, разубранное и разукрашенное точно на какой праздник. Все цветы, какие только в состоянии придумать воображение человека, все они являются здесь во всевозможных оттенках, пестрея друг перед другом и ослепляя глаза своим блеском.

Гостиный двор ожил, и никогда нельзя видеть его так населенным, нарядным, как в Фомин понедельник, никогда не мелькает в нем столько шляпок, не раздается таких певучих голосков, никогда не бывает такой толпы. Но берегитесь попасть в эту толпу, потому что хотя она и состоит из прекрасного пола, но также не чужда элементов, составляющих всякую толпу, и дамские плечи и локти в случае нужды постоят за себя. Особенно это заметно в Модной линии или при переходах из одного ряда в другой: тут нередко раздаются очень негармонические звуки, что-то в роде писка, слышатся слова: «невежда! мужичка! да как ты смеешь! я дама! посторонись! ишь стала как бочка!» – и тому подобное. Слова эти, конечно, немножко странно слышать из каких-нибудь прекрасных губок, созданных вовсе не для этого: но ведь и то надо принять во внимание, что если мы, мудрая половина рода человеческого, позволяем себе иногда действовать в толпе вовсе не мудрым образом, то почему же тем, кого еще почтенные философы древности сравнивали с детьми, почему же и им в таком случае не посердиться немножко и не выразить своей досады энергическим образом, забыв на минутку и грацию и скромность?.. Впрочем, это их дело, между собой чинят они суд и расправу, и мужчинам не след мешаться в дамские междоусобия.