А. Андреев - Москва в очерках 40-х годов XIX века

«Прежде он был такой добрый, я помню, гостинцы мне всегда покупал». И она уже рассчитывала, сколько дней можно будет прожить на пособие от доброго родственника… Приодела Сашеньку, надеясь видом малютки тронуть его сострадательность, и пошла за Москву-реку.

Но где тонко, тут и рвется. Богатые дядюшки, помогающие бедным родственникам, встречаются не каждый год. Последняя надежда Анны Федоровны, как можно было предвидеть, лопнула. С заплаканными глазами, дрожа от холода и душевного горя, воротилась домой бедная женщина. Саввушка ждал ее.

– Что, голубушка ты моя, чем наделил тебя дядюшка, золотом или серебром?

– Попреками да приказанием, чтоб я не смела казаться ему на глаза; а то, говорит, велю выгнать, – отвечала Анна Федоровна сквозь слезы.

– Я это знал допрежде. Только расстроил он тебя, разбойник такой.

– Стал колоть глаза, поминать про старое. «Ты, – говорит, – опозорила наш род, не знай же моего порога…» Помогите хоть для своей внучки, говорю я, она хуже сироты, подайте, как подаете нищему, ради Христа… Сама заплакала. А он мне: «Ступай, – говорит, – по миру, тогда подам милостыню»… Бог ему судья.

– Э, да что плакать-то, уж это известный народ! Прах побери его и с богатством!.. Прости, Господи, мое согрешение… Дом-то раззолотил, я чай, словно граф какой, на тысячных рысаках катается; а жаль бросить родной племяннице десять рублей.

– И жить-то он пошел от покойного моего батюшки, – продолжала Анна Федоровна, рыдая, – теперь все забыл…

– Да брось ты его совсем. Что кручиниться без толку? Ложись-ка лучше, сударыня ты моя, спать, да оденься потеплее. Вишь, как разгорелась: не простудилась ли опять… Ну, Христос с тобой! – сказал Саввушка, прощаясь с горемыкой.

Завернув к ней утром на другой день, Саввушка испугался происшедшей с пей перемены.

– Матушка ты моя! – вскричал он, – да на тебе лица нет. Краше в гроб кладут. Что с тобой?

– Ничего. То в жар, то в озноб бросает, – отвечала она слабым голосом.

– Так напейся поскорее малинки, да и ляжь. Верно простудилась, как ходила к этому жидомору. Вот пока четвертак; Саша сходит в лавочку. А мне надо нести работу; если ворочусь скоро, так нынче же сбегаю к нашему частному лекарю; он добрый человек… Пока прощай. Смотри же, пропотей хорошенько…

Однако, сверх ожидания, хлопоты с заказчиками продержали Саввушку до вечера, и когда он пришел домой, вся Божедомка уже спала. Заглянув в окно к золотарю и уверившись, что там все спокойно, он пробрался в свою светелку и лег. Около полуночи стук в двери разбудил его.

– Кто тут?

– Я, Саввушка, – отозвался голосок рыдавшей Саши, – поди поскорее, голубчик, к нам: маменька умирает совсем. Вдруг закричала: смерть, смерть моя! – да и замолчала, не шевельнется даже. Поди скорее.

Накинув на себя что попало, Саввушка поспешил за Сашей. В комнате золотаря было тихо. Месяц глядел в окно, и при свете его Саввушка на цыпочках подошел к больной и стал прислушиваться к ее неровному дыханию. Она лежала и забытье; освещаемое бледно-синими лучами месяца лицо ее было точно мертвое; по временам вырывался у ней несвязный, едва слышный бред. Постояв несколько минут, Саввушка воротился в свою каморку, принес оттуда огня и засветил лампаду перед иконами. Больная открыла глаза.

– Что это, светает? – прошептала она, смотря кругом.

– Нет еще, матушка ты моя, спи себе с богом. Это я зажег лампадку: ведь завтра воскресенье.

– Григорий Кузьмич пришел?

– Нет еще. Да что тебе нужно?

– Тошно мне… Душа с телом расстается… Святых тайн хотела бы я причаститься, если сподобит бог.

– Что ж, это можно: христианское дело, и здоровому спасение приносит. Да только с чего же вздумалось тебе, хворушка ты моя?

– Ах, Саввушка! У меня словно что оборвалось в груди… Вот здесь давит тяжело… Я чувствую, что час воли божьей пришел… Я видела смерть, она ждет меня… Сходи же, родной. Христом- богом молю тебя, не дай умереть без покаяния… Скоро заутреня; как отойдет, и попроси батюшку сюда…

– Попрошу, – отвечал Саввушка, не зная, чем утешить больную, и не понимая такого быстрого перехода от жизни к смерти, Саша со слезами бросилась к матери и приникнула головкой к ее груди.

– Маменька, душечка, не умирай! – лепетала она, осыпая ее поцелуями. – Разве не хорошо тебе здесь? Тятенька не станет больше обижать тебя… Я всегда буду слушаться… Мамаша, голубочка, красавица! с кем же я-то останусь?.. И тятенька будет плакать… Лучше я умру за тебя, мамочка, милочка!..

– Ох, дочка, дочка, сердечная ты моя, – грустно произнесла больная, – авось бог и добрые люди не оставят сироточку; божья матерь будет твоею заступницею… Помолись ей, Саша…

Девочка стала на колени и сквозь слезы, полушепотом начала читать молитвы, заученные от колыбели… Тихо вторила ей мать, набожно крестился Саввушка и не чувствовал слез, что катились по его щекам…

Когда Саша кончила молитву, больная велела ей подать икону из киота и благословила ее. Дрожащий голос матери заглушался тяжелыми рыданиями без слез, призывая на малютку благословение свыше…

– Этою иконою благословила и меня покойница-матушка. Она у нас родовая. Береги ж ее, Саша… Молись пречистой заступнице. Будешь доброю, и она никогда не покинет тебя; станешь вести себя дурно, божья матерь отвратит от тебя лик свой… Ох, дочка, дочка, крошечка ты моя! подрастаешь ты, скоро должна будешь жить своим разумом, увидишь много и хорошего, и дурного, но будь всегда честна, не потеряй себя… Понимаешь, Саша? Успокой меня, скажи…

– Понимаю, маменька, – робко отвечала девочка, – я всегда буду честна. Только не умирай, родимая, поживи со мной хоть годочек. Мамочка, не умирай!

И Саша залилась слезами горче прежнего и опять бросилась целовать руки матери, тоскливо прижимая их к своей груди…

– О господи! хотя бы за мои-то грехи ей не отвечать, – промолвила больная, как будто думая про себя. – Пятнадцать лет… Дошли ли до бога мои грешные молитвы…

Рьщания заглушили ее голос. Успокоившись через несколько мгновений, она продолжала:

– Еще, голубчик Саввушка, есть просьба до тебя. Я вряд ли увижу Григория Кузьмича… глаза мои закроются без него… Скажи, чтоб он простил меня: я много огорчала его… Еще скажи, что даст он большую отраду грешной душе моей, если воздержит себя. А больше всего прошу, чтоб он не кинул Саши, не довел ее до того же, до чего дошла мать. Ты знаешь, откуда взял меня Григорий Кузьмич… теперь язык не повернется сказать. Весь свой век носила я это пятно, вытерпела из-за него столько горя и обид, что разве одному богу известно… Накажи же, Саввушка, чтоб он не кинул родного детища… Ох, тошно как… Без меня будет расти она…

– Да будь спокойна, матушка ты моя, – сказал Саввушка, отирая слезы, – скажу все и сам не оставлю Саши, видит бог. Успокойся же, усни: тебе как будто крошечку полегче стало.