А. Андреев - Москва в очерках 40-х годов XIX века

Под протекцией знакомых лакеев Саввушка дождался, пока встал господин Архаулов. Разговоры с ними придали ему еще более надежды на успех просьбы. – «Мало ли к нам ходит просить на бедность, – толковал Парфен, – всякие бывают – и отставные, и салопницы, и вдовы разные, и на невест… всех награждает, особенно как плакать умеют. Денег-то даст, да нотацию прочтет такую, что только держись; переберет тебя всего по косточкам, до слез тронет. Что говорить, барин первый сорт!» – После полуторачасового ожидания Саввушка позван был, наконец, в кабинет доброго барина. Через какие комнаты шел он, что находилось в них, как убран был кабинет – ничего этого не видал Саввушка; мысли его летали далеко. Но вот и сам господин Архаулов, кушающий кофе. Саввушка отвесил поклон чуть не до земли.

– Садись, любезный, – ласково сказал господин Архаулов.

Саввушка не поверил своим ушам. Господин Архаулов еще ласковее повторил приглашение.

– Помилуйте-с, ваше высокородие, сударь Владимир Петрович, как я смею. Мы и постоим-с…- отвечал Саввушка.

– Да ведь нам надобно толковать о деле: что же, я буду сидеть, а ты стоять. Так не годится. Садись, любезный, как тебя…

– Саввушка-с.

– А по отчеству?

– Саввич-с, да я больше Саввушка, по привычке-с…

– Ну, Саввушка Саввич, расскажи же мне, в чем твоя нужда?

Саввушка робко сел на кончик какой-то неизвестной ему мебели и начал:

– Изволите видеть, сударь, ваше высокородие, я человек маленький, портной, как изволите знать. Живу на Божедомке вот уже почти двенадцать лет; не замечен ни в каких качествах; меня все знают-с. Вместе со мною, тому лет пять, нанимал квартиру золотарь, Григорий Кузьмич, мастер своего дела отличнейший, да попивал, запоем пил, с позволения сказать. Жена у него была, прекраснейшая женщина, дочка, Сашей зовут, да старик отец – не здесь будь сказано – не в полном разуме. Я нанимал светелку один, а они напротив. Известно, дело соседское, друг другом займаешься, ну и знакомство вели мы между собою. Последний год перед смертью золотарь-то уж очень пил, мертвой чашей: такое, знать, было божье попущение. Анна Федоровна, жена-то его, всегда была хворая, тщедушная; а как пошла эта неприятность, и муж пьет, и дома куска хлеба нет, и в мороз трескучий надеть нечего – так и совсем слегла. Маяться да маяться – и богу душу отдала – царство ей небесное! До последнего часа была в полной памяти… Мужа на ту пору дома не было, три ночи кряду не ночевал; она и призывает меня, чтоб долг христианский исполнить, и говорит при последнем-то часе: «Не покинь, Саввушка, моей крошечки, моей Саши…», то есть дочери-то, сударь, словно чуяло что ее сердечко. И девчонка-то тут же плачет: «Не умирай, – говорит, – маменька»… Меня инда жалость взяла… Я и говорю: «Бог свидетель, не покину сироты, буду ей вместо отца родного…» После этого Анна Федоровна жила всего часа с три. Похоронили ее, как следует. Муж, видно с горя, давай пить пуще прежнего, и скоро нашел себе не христианскую кончину – на улице подняли. Старика, отца-то его, добрые люди определили в богадельню. Сиротка-дочь осталась одна- одинехонька, без рода, без племени, без пристанища; а всего-то ей только десятый годок пошел. Что делать, куда ее приютить? – Живи, говорю, Сашенька, у меня; хлеба с нас будет; а там, как вырастешь, что бог даст… Чудо что была за девочка! Как поняла грамоту, рукоделья разные и все такое… Живет она у меня год, живет другой, и третий на исходе, и прожила бы так до совершенного возраста, копейку уже умела вырабатывать; да на беду приехала из Рязани ее тетка. «Пускай, – говорит, – племянница живет со мною; я остаюсь здесь в Москве». Признаться сказать, не лежало у меня к ней сердце, и на вид она была такая противная; да что делать-то: мое дело мужское, всего не доглядишь. Отпустил я Сашу и навещал ее этак с полгода. Жаловалась, что жить ей плохо, тетка очень капризна; нуда как быть-то? не у матушки родной. Прихожу раз, Саши нет; спрашиваю, где она. «Бежала», – говорит тетка. – Как так? – «Бежала, – говорит, – да и все тут…» Господи, господи! думаю, что же это за наказание послал ты на меня. Свою-то дочь родную я потерял и названой лишился… А я только что сшил было ей новый капотец да башмачки купил… С того времени не было никакого слуха о Саше. Умерла, верно, сироточка моя, думал я, а то как бы не прийти ко мне!.. Вот вчерашнего числа, сударь, ходил я к Сухаревой с кое-какими перекройками. Устал порядком и захотелось мне отдохнуть. Зашел я, извините, сударь, ваше высокородие, в полпивную лавочку; грешный человек, выпил-таки маленько. Сижу да на народ гляжу… Вдруг – смотрю: моя Саша с шарманкой, одета мальчиком, песни поет, а что слышит-то – в пору нашему брату, мужчине. Сами изволите знать, место какое; что ни шаг, то грех да соблазн. Каково же девочке-то! Кровью облилось у меня сердце… До чего доведет ее эта жизнь, куда пропадет ее честь, как скоротает она свой век, на что погубит свою молодость, за что будет терпеть такую участь!.. А ведь уж не маленькая, все понимает – четырнадцать лет дошло. Со слезами начал я уговаривать ее, чтоб бросила эту жизнь; да уж шибко забрало ее, далеко завели ее лиходеи: «Не хочу, – говорит, – богатой хочу быть…» Понимаете, сударь, ваше высокородие: богатой! Какой-то злой человек нашептал ей, как делаются молоденькие девушки богатыми! Да, может быть, она и согласилась бы, уговорил бы я ее, так нельзя отойти от хозяина – много задолжала ему, а хозяин-то бестия преестественная… Вот, сударь, ваше высокородие, мое горе и моя нужда. Дочку выручить мне надо. Клятву я себе дал. Со слезами молю ваше высокородие: окажите это благорасположение… Вам слово стоит сказать… денег немного потребуется… Я и заслужу вашей милости, по гроб жизни моей буду ваш слуга! Меня, старика, вы из мертвых воскресите, и душу христианскую от смертного греха отведете… Вы благодетельствуете всем; добрые дела радуют вас каждый день… Ваше высокородие, Владимир Петрович! – И Саввушка бросился перед ним на колени.

– Встань, любезный, встань, я этого не люблю, – ласково сказал господин Архаулов, поднимая Саввушку. – Теперь ты выслушай меня. Разумеется, ты хочешь сделать доброе дело.

– Если ваша милость будет, то с божьей помощью… авось…

– Так. Ну а ведь всякое дело венчает конец, хорошо начнешь, да как кончишь, – на это надобно смотреть. Например, когда ты шел сюда, наверно, ты думал не о том только, как будешь просить меня, а какой выйдет из этого толк?

– Правду изволите говорить…

– Вот видишь ли. Значит, надобно рассмотреть, что произойдет из твоего, по-видимому, доброго дела. Скажи, что станет делать девочка, когда отойдет от хозяина?

– Да пока бы, годок-другой, пожила у меня, – много ли ей надо, да и сама кое-что заработает, хоть на башмаки себе; а потом, если бог пошлет доброго человека…