Неизв. - Длительное убийство лорда Финдли (Доктор Пенн) / Проза.ру - национальный сервер современной прозы

Литтл-Майджес, едва поднялся на ноги, крикнул матроса – сбегать и проверить, что творится внизу. «Святой Эйдан, святой Николай, только не под ватерлинию, неделю пить не буду», – говорил про себя кэп, пока матрос не вернулся.

– В трюме воды нет! – объявил он.

– Спасибо! – крикнул кэп и начал усердно творить крестное знамение.

– Только выше ватерлинии дыра в бочине вот такая! – добавил матрос и показал руками неопределенно великую брешь.

– Да и хер с ней! – ответил кэп, продолжая сотворять честной крест.

Линкор уходил обратно в туман, и его окна на корме, хоть и не подсвеченные ни единым огнем, были видны еще долго.

Хороший слуга

Утром 17 июня лорд Мередитт и сержант Койн прибыли в Смитфилд. Там, в госпитале при монастыре святого Варфоломея, нашел временное пристанище и плохой бесплатный уход раненый Пимблтон.

Зелено-золотой экипаж медленно продвигался по базарной улочке вперед, зажатый тихоходными возками и телегами. На смитфилдский мясной рынок везли и тащили свежатину. Выглядывая время от времени в окошко, Койн видел людей в рубашках с разводами от старой свиной крови на спине, идущих и едущих в одном с ним направлении. Невидимый для них, за кисейной занавеской, он в полудреме представлял себя на передке хорошо загруженной телеги и думал, что лучше – завести свою ферму или заняться перекупкой. Между людей и телег неторопливо шли большие молчаливые собаки. Они одни легко меняли направление движения в толпе, пробегали под днищем телеги, уворачиваясь от кнута, исчезали и возникали, путались под ногами и мешали повернуть. Опасному потребовалось проявить все кучерское мастерство, пробы пристать к воротам святого Варфоломея. Две псины тоже выпали из всего потока и встали, вяло шевеля хвостами, возле кареты. По неявной причине они не видели разницы между боенным рынком и двором больницы.

Койн выпал из сонных мечтаний оттого, что Мередитт, перегнувшись через его колени, открыл дверь с его стороны. «Ты вперед, а я подожду тебя здесь», – сказал он и толкнул Койна в плечо. Сержант вылез и в нерешительности обернулся. Сэру Юэну понравилось оторопелое выражение его лица: сам он воображал, что похож сейчас на замершего в засаде хищника, идеальное тело из стальных мышц, и что глаза его едва ли не святятся желтым из глубины кареты – потому на лице Койна сейчас видна эта тревога. Между тем, сержант смотрел боевую колесницу своего хозяина, которая еле-еле прошла в ворота, и, встав боком, вместе с парой кобыл перегородила проход и выход, понимал, что тайна их появления здесь умерла и похоронена. Койн так и видел, как по ту сторону каждого из темных окон, выходящих во двор, уже собрались два-три монаха или трудника, как они показывают пальцами, обмениваются мнениями и смеются. Он также ни секунды не сомневался, что по ту сторону каждого второго окна уже назвали фамилию владельца экипажа. «Но где мне знать… Таков, должно быть, план», – подумал Койн и побрел к дверям печального дома.

Пимблтон отыскался во флигеле, стена которого до окон была занесена мусором как снегом. Несчастливый убийца лорда Финдли лежал на койке возле окна, укрытый одеялом до подбородка – так, что Койн не мог видеть, в каком состоянии его рана, и подлинно ли из нее полезли мелкие косточки. Возле одра пахло лилиями и тухлыми яблоками. На соседних койках лежали умирающие – от лихорадки, побоев, огромных плотоядных глистов и бог знает чего еще. Кто-то приподнимался на локте и мутно смотрел в угол у окна, куда пришел гость, тщась развеять свою предсмертную скуку, кто-то испытывал боль в воспаленной голове от шума и начинал громче стонать, чтобы заглушить звук шагов. И только один чудом выздоравливающий в этом питомнике смерти, мрачный джентльмен с ампутацией нескольких пальцев стопы, которую он выставил на воздух, сосредоточенно ловил и давил насекомых на одеяле, не обращая на вошедшего никакого внимания.

Услышав Койна, Пимблтон открыл глаза, некоторое время щурился, но не мог вспомнить, кто перед ним. Сержант встал вплотную к кровати, не гнушаясь вони, и только мысль о том, что он виновен в нынешнем положении человека перед ним, доставляла ему некоторые неудобства.

– Кто тебя нанял? – спросил он мягко. – Ты только скажи, и я уйду.

В ответ Пимблтон прожевал какое-то слово. Едва проснувшись, он еще не понимал, что к чему; а может быть, ему давали макового молока. Койн потормошил его. Ощущения были такие, будто под одеялом лежит недоразделанная туша, и если ее потрясти сильнее, она развалится. Койн убрал руки за спину.

– Кто тебя нанял? Ты лучше говори… А то – того… Слышишь? Того!

Койн повысил голос, хотя чем больше чувствовал необходимость перейти к угрозам, тем больше смущался. Джентльмену, давившему животных на одеяле, разговор показался оскорбительно громким, и он в грубой форме потребовал уважать последний труд умирающих. Койну от внимания здоровяка стало не по себе. Он кивнул ему, прижал палец к губам, обещая не шуметь, и снова повернулся к Пимблтону.

– Ты лучше говори! – шепотом повторил он.

Вдруг Пимблтон вздрогнул и широко открыл глаза, которые теперь казались нежно-голубыми. Он бессмысленно обвел взглядом потолок, покосился на окно, затем на вшивого соседа и внезапно увидел круглое лицо Койна, которое висело перед ним на накрахмаленном воротнике. Некоторое время раненый моргал набрякшими темными веками, потом его взгляд прояснился.

– Ага… – проскрипел Пимблтон и растянул рот в улыбке. У него были хорошие, здоровые зубы, ими бы еще есть и есть. – Я тебя узнал. Ты шавка, крыса и никто. Я выполнил свою работу лучше, чем ты – свою. Я достоин служить серьезному человеку за большие деньги, а ты – шавка и неудачник.

Последние слова больной проговорил, плюясь и хрипя – его легкие уже стали приходить в негодность. Койн почувствовал себя свободнее.

– Ты не лайся, у меня в руках твоя жена и твой ребенок, – ответил он, повысив голос, но тут же вспомнил о грозном ловце блох, повернулся к нему и с робкой улыбкой жестами показал: чшш, не сердитесь, мы больше не будем шуметь, мы вполголоса.

– А это не мой ребенок, хоть с маслом его ешь, мне плевать. Шлюху тоже забирай, зачем она мне, – насупился Пимблтон и отвернулся бы лицом к стене, если бы мог. Потом подумал и прибавил: – И никогда ты от меня ничего не услышишь, ни слова, ни полслова, так что толку нет в твоей службе. Ты сдохнешь под забором и твой Мередитт сдохнет под забором, и… – он произносил бы новые и новые пожелания, но его голос совсем угас.

– Хорошо же, – шепотом сказал Койн и вышел.

Лорд Мередитт заставил всех повернуть головы, едва вошел. Высокий, он стал еще выше в своем огненном львином парике, и четыре крупные букли надо лбом касались притолоки. В экипаже всю дорогу он держал парик на коленях, чтобы не так сильно потеть, а теперь надел. Чулки с золотой канителью, позолоченный набалдашник трости, с золотом парчовые тесемки под коленями. Его наряд говорил: уж я-то буду умирать не так, как вы! Уж я-то буду ого-го как умирать!