Всеволод Багно - Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

Кот безразлично принимает ласки, не чувствуя, что рука Жанны чуть дрожит и начинает остывать. Когда пальцы, скользнув по шерсти, замирают и, вдруг скрючившись, царапают его, кот недовольно мяукает, потом переворачивается на спину и выжидательно шевелит лапами, это всегда так смешит Жанну, но теперь она молчит, рука лежит неподвижно рядом с котом, только один палец еще зарывается в его мех, коротко гладит, снова замирает между его теплым боком и тюбиком от таблеток, подкатившимся почти вплотную. С мечом, торчащим из живота, нубиец воет, откидываясь назад, и в этот последний миг, когда боль превращается в пламя ненависти, вся его гаснущая сила собирается в руке, которая вонзает трезубец в спину лежащего ничком противника. Он падает на тело Марка и в конвульсиях откатывается в сторону; Марк медленно шевелит рукой, приколотый к песку, как огромное блестящее насекомое.

«Не часто бывает,— говорит проконсул, поворачиваясь к Ирене,— чтобы столь опытные гладиаторы убили один другого. Мы можем поздравить себя с редким зрелищем. Сегодня же вечером я напишу о том брату, чтобы хоть немного скрасить его тоскливую супружескую жизнь».

Ирена видит движение Марковой руки, медленное бесполезное движение, как будто он хочет вырвать из спины длинный трезубец. Она представляет себе проконсула, голого, на песке, с этим же трезубцем, по древко впившимся в его тело. Но проконсул не шевельнет рукой движением, полным последнего достоинства; он будет бить ногами и визжать, как заяц, и просить пощады у негодующей публики. Приняв руку, протянутую мужем, она встает, еще раз подчиняясь ему; рука на арене перестала шевелиться, единственное, что теперь остается,— это улыбаться, искать спасения в уловках разума. Коту, по-видимому, не нравится неподвижность Жанны, он продолжает лежать на спине, ожидая ласки, потом, словно ему мешает этот палец у его бока, гнусаво мяукает и поворачивается, отстранившись, уже в полусне, забыв обо всем.

«Прости, что я зашла в такое время,— говорит Соня.— Я увидела твою машину у дверей и не устояла перед искушением. Она позвонила тебе, да?» Ролан ищет сигарету. «Ты поступила плохо,— говорит он.— Считается, что это мужское дело, в конце концов я был с Жанной больше двух лет, и она славная девочка». «Да, но удовольствие,— отвечает Соня, наливая себе коньяку.— Я никогда не могла простить ей ее наивность, это просто выводило меня из себя. Представь, она начала смеяться, уверенная, что я шучу». Ролан смотрит на телефон, думает о муравье. Теперь Жанна позвонит еще раз, и будет неудобно, потому что Соня села рядом и гладит его волосы, листая литературный журнал, точно ищет картинки. «Ты поступила плохо»,— повторяет Ролан, привлекая Соню к себе. «Зайдя в это время?» — смеется Соня, уступая рукам, которые неловко нащупывают первую застежку. Лиловое покрывало окутывает плечи Ирены, она стоит спиной к арене, пока проконсул в последний раз приветствует публику. К овациям уже примешивается шум движущейся толпы, торопливые перебежки тех, кто хочет опередить других и спуститься в нижние галереи. Ирена знает, что рабы тащат по песку трупы, и не оборачивается, ей приятно думать, что проконсул принял приглашение Ликаса поужинать у него в доме на берегу озера, где ночной воздух поможет ей забыть запах черни и последние крики, медленное движение руки, словно ласкающей песок. Забыть нетрудно, хотя проконсул и преследует ее напоминаниями а прошлом, которое не дает ему покоя. Ничего, когда-нибудь Ирена найдет способ тоже заставить его забыть обо всем и навсегда, да так, что люди подумают, будто он просто умер. «Вот посмотришь, что выдумал наш повар,— говорит жена Ликаса.— Он вернул моему мужу аппетит, а уж ночью...» Ликас смеется и приветствует друзей, ожидая, когда проконсул двинется к выходу после последнего приветственного жеста, но тот не торопится, словно ему приятно смотреть на арену, где подцепляют на крюки и уволакивают трупы. «Я так счастлива»,—говорит Соня, прижимаясь щекой к груди полусонного Ролана. «Не говори так,— бормочет Ролан.— Всегда думаешь, что это просто любезность». «Ты мне не веришь?» — улыбается Соня. «Верю, но не надо говорить это сейчас. Давай лучше закурим». Он шарит по низкому столику, находит сигареты, вставляет одну в губы Сони, приближает лицо, зажигает обе одновременно. Они едва смотрят друг на друга, их уже сморил сон, и Ролан машет спичкой и кладет ее на столик, где должна быть пепельница. Соня засыпает первая, и он очень осторожно вынимает сигарету из ее рта, соединяет со своей и оставляет на столике, соскальзывая в тепло Сониного тела, в тяжелый, без сновидений, сон. Газовая косынка, медленно сворачиваясь, горит без огня на краю пепельницы и падает на ковер рядом с кучей одежды и рюмкой коньяка. Часть публики кричит и скапливается на нижних ступенях; проконсул заканчивает приветствие и делает знак страже расчистить проход. Ликас, первым поняв, в чем дело, указывает ему на дальнюю часть старого матерчатого навеса, который рвется у них на глазах и дождем искр осыпает публику, суматошно толпящуюся у выходов. Выкрикнув приказ, проконсул подталкивает Ирену, неподвижно стоящую спиной к нему. «Скорее, пока они не забили нижнюю галерею»,— кричит Ликас, бросаясь вперед, обгоняя жену. Ирена первая почувствовала запах кипящего масла: загорелись подземные кладовые; сзади навес падает на спины тех, кто отчаянно пытается пробиться сквозь гущу сгрудившихся людей, запрудивших слишком тесные галереи. Многие, десятки, сотни, выскакивают на арену и мечутся, ища другие выходы, но дым горящего масла застилает глаза, клочок ткани парит у границы огня и падает на проконсула, прежде чем он успевает укрыться в проходе, ведущем к императорской галерее. Ирена оборачивается на его крик и сбрасывает с него обугленную ткань, аккуратно взяв ее двумя пальцами. «Мы не сможем выйти,—говорит она.— Они столпились внизу, как животные». Тут Соня вскрикивает, стараясь высвободиться из пламенного объятия, обжигающего ее во сне, и ее первый крик смешивается с криком Ролана, который тщетно пытается подняться, задыхаясь в черном дыму. Они еще кричат, все слабее и слабее, когда пожарная машина на всем ходу влетает на улицу, забитую зеваками. «Десятый этаж,— говорит лейтенант.— Будет тяжело, дует северный ветер. Ну, пошли».

Под вечер Флоренсио с малышкой спустились к летнему домику по тропинке, сплошь покрытой рытвинами и усеянной камнями, так что только Мариано и Сульма отваживались ездить по ней на джипе. Дверь открыла Сульма, и Флоренсио показалось, что глаза у нее такие, как будто она только что резала луковицы. Из другой двери появился Мариано, пригласил гостей в дом, но Флоренсио хотел только, чтобы они взяли к себе малышку до завтрашнего утра, потому что ему надо съездить на побережье, срочное дело, а в селении некого попросить о таком одолжении. Да, разумеется, сказала Сульма, оставляйте у нас, мы постелим ей здесь же, внизу. Зайдите выпейте рюмочку, уговаривал Мариано, всего-то пять минут, но Флоренсио оставил машину на площади и ему надо ехать не мешкая; он поблагодарил обоих, поцеловал дочурку, которая уже обнаружила на диванчике стопку журналов; когда дверь закрылась, Сульма и Мариано переглянулись почти недоуменно, словно все произошло слишком быстро. Мариано пожал плечами и вернулся к себе в мастерскую, где подклеивал старое кресло; Сульма спросила малышку, не голодна ли та, предложила ей посмотреть журналы, а то в кладовке есть мячик и сачок для бабочек; малышка поблагодарила и принялась листать журналы; Сульма понаблюдала за ней немного, пока готовила к ужину артишоки, и подумала, что ее можно оставить играть в одиночестве.