Всеволод Багно - Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки

Поскольку на земном шаре живут миллионы живых существ, думал я, то, сделав самые несложные подсчеты, легко понять, что существует прямая возможность повторяемости отдельных черт. А кроме того, из носа, рта, пары глаз и кое-каких второстепенных деталей нельзя создавать бессчетное число комбинаций. Мою теорию в какой-то мере подтверждали и дублеры. Тогда было модно, чтобы у государственных мужей или киноактеров состояли на службе похожие на них люди, на которых бы и падали все связанные со славой опасности. Но этот казус не полностью удовлетворил мой интерес. Моя идея двойничества была куда честолюбивей: при тождественности черт, думал я, должна быть и тождественность темпераментов, а при этом — почему бы и нет? — тождественность судеб. Те немногие дублеры, которых я видел, соединяли в себе довольно смутное физическое подобие — часто усиленное гримом — с полным отсутствием духовного соответствия. Дублеры великих финансистов, как правило, ничего не смыслили в математике. Нет, двойник был для меня явлением куда более сложным, более притягательным. Текст, который я только что процитировал, поспособствовал не только подтверждению моей идеи, но и обогатил мои догадки. Я и сам иной раз думал о том, что где-то в другой стране, на другом континенте, у антиподов, короче говоря, есть существо, во всем подобное мне: оно совершает те же поступки, что и я, видит те же сны; у него мои недостатки, мои пристрастия, мои увлечения; эта идея и забавляла меня, и в то же время злила.

Потом мысли о двойничестве превратились в навязчивую идею. Долгое время я не мог работать, все твердил про себя эту странную формулу, ожидая, что, быть может, под воздействием неведомых чар, мой двойник вырастет передо мной прямо из-под земли.

Внезапно я понял, что напрасно терзаюсь: ведь если эти строчки загадывали загадку, то они же предлагали и разгадку — поездку к антиподам.

Сперва я отверг мысль о путешествии. У меня было тогда много незаконченных работ. Я только что начал писать мадонну и к тому же получил заказ от одного театра. Однако, проходя как-то раз в Сохо мимо какой-то лавочки, я увидел в витрине красивую карту полушарий земли. Тут же ее купив, я тщательнейшим образом изучил ее в тот же вечер. К великому моему изумлению, я убедился, что во владениях лондонских антиподов есть австралийский город Сидней. Тот факт, что город этот относился к Commonwelth [230] Британское содружество наций (англ.). был мной воспринят как прекрасное предзнаменование. К тому же я вспомнил, что моя троюродная или четвероюродная тетушка жила в Мельбурне, и я мог воспользоваться поездкой и навестить ее. Появилось множество таких же нелепых причин для поездки — например, неудовлетворенная страсть к австралийским козам, и через три дня, не сказав ни слова хозяину отеля во избежание нескромных вопросов, я сел в самолет, который взял курс на Сидней.

Самолет только-только приземлился, а я уже осознал всю бредовость моего предприятия. Еще в пути я вернулся к действительности, мне стало стыдно за свои фантазии, и я решил вернуться назад тем же самолетом. Последней каплей оказалось известие о том, что мельбурнская тетушка уже несколько лет как скончалась. После долгих колебаний я все же пришел к выводу, что, совершив такое утомительное путешествие, следует задержаться здесь на несколько дней и отдохнуть. В Австралии я прожил семь недель.

Прежде всего скажу, что это был очень большой город, куда больше, чем я предполагал, и я даже решил отказаться от розыска моего предполагаемого двойника. К тому же как мне было его здесь искать? Не смешно ли было бы останавливать на улице каждого встречного и спрашивать, не знает ли он кого-нибудь, кто был бы ну точной моей копией. Меня бы приняли за сумасшедшего. И все же, признаюсь, что всякий раз, видя толпу людей — при выходе из театра или из городского сада,— я продолжал испытывать какое-то беспокойство и, сам того не желая, всматривался в лица. Был один случай, когда, охваченный тяжелым томлением, я целый час шел за каким-то субъектом моего роста и с точно такой же походкой, как у меня. Он шел, не поворачивая ко мне лица, и это его упорство приводило меня в отчаяние. Наконец я не выдержал и окликнул его. Он обернулся и показал мне свою физиономию, бледную, добродушную, веснушчатую, и тут-то — зачем скрывать? — я и успокоился. То, что я оставался в Сиднее чудовищно долго — целых семь недель,— так это, конечно, не из-за упорства в своих розысках, а по причине совсем иного характера: я влюбился. Редкий случай для мужчины, которому за тридцать, особенно для англичанина, увлеченного оккультизмом.

Я влюбился молниеносно. Девушку звали Винни, она работала в ресторане. Это была, без сомнения, самая интересная моя встреча в Сиднее. Она тоже, как мне казалось, чувствовала ко мне влеченье, даже какое-то почти неосознанное, что меня изумило, потому что мне никогда особенно не везло с женщинами. Винни сразу же приняла мои ухаживанья, и вскоре мы отправились вместе гулять по городу. Описывать Винни незачем; скажу только, что иногда она вела себя как-то странно. Иной раз она обращалась со мной так, будто мы были давным-давно знакомы, а бывало, ее ставило в тупик, смущало какое-нибудь мое словечко или жест; но меня это не только не раздражало, а напротив того — очаровывало. Мне хотелось, чтобы мы виделись и поближе узнали друг друга в самой для того благоприятной обстановке, и потому я отказался от номера в отеле и, позвонив по телефону в агентство, снял небольшой обставленный домик в одном из городских предместий.

Стоит мне вспомнить эту маленькую виллу, и меня охватывают романтические чувства. Царивший здесь покой, прекрасный вкус, с которым она была обставлена, с первой минуты очаровали меня. Я чувствовал себя здесь словно у себя дома. Стены украшала изумительная коллекция желтых бабочек, которые, неожиданно для меня самого, стали и моим увлечением. Целыми днями я думал о Винни и носился по саду, преследуя прелестнейших чешуйчатокрылых. Был даже такой момент, когда я решил было здесь обосноваться и собирался приобрести все, что нужно художнику, но тут произошел совершенно странный случай, быть может, и вполне объяснимый, но которому я придал слишком большое значение.

Все произошло в ту самую субботу, когда Винни после упорного сопротивления решилась провести конец недели у меня в доме. Вечер прошел приятно, было спокойно и радостно. Стало темнеть, и что-то в поведении Винни меня насторожило. Сперва я не понял что и понапрасну вглядывался в ее личико, стараясь уловить в нем перемену, которая бы мне объяснила мое неожиданно испортившееся настроение. Но вдруг я понял: меня задело то, что Винни так легко ориентировалась в доме. При разных обстоятельствах: она, например, не раздумывая, шла прямо к выключателю. Была ли то ревность? Сперва — лишь глухая ярость. Намерения у меня были серьезные, и если я никогда не спрашивал у Винни о ее прошлом, так это потому, что у меня уже было кое-что придумано для ее будещего. Я не так сильно страдал от того, что у нее уже был до меня мужчина, как от того, что происходило это именно в моем доме. Охваченный тревожным предчувствием, я решил проверить свои подозрения. Как-то осматривая из любопытства чердак, я обнаружил там старый керосиновый фонарь. Одна секунда — и предлог был найден: мы идем гулять по саду.