Татьяна Шамякина - Как жила элита при социализме

У нас, детей интеллигенции, приученным к чтению, — еще были и много­кратно перечитанные собрания сочинений Майн Рида, Фенимора Купера и Жюль Верна, «Библиотека приключений», «Библиотека фантастики», постоянные подписки на научно-популярные журналы: «Наука и жизнь», «Вокруг света», «Знание — сила», «Техника — молодежи», «Юный натуралист», «Юный тех­ник». Жили в постоянном поиске, в мечтах, в стремлении ко все более дальним горизонтам.

Но только назвать стоило бы ту среду и дух времени не «оттепелью» (это слякоть, хмурое небо, грипп), а как-то иначе, учитывая, кстати, при всей обая­тельной для элиты атмосфере, ухудшение общего состояния общества. Вернее, все, как и сегодня, состояло из парадоксов, невообразимых противоречий и пере­плетений добра-зла.

При всех заслугах Хрущева в даровании некоторых свобод все же больше тогда, как мне кажется, действовала инерция Победы, волна послевоенного вос­становительного энтузиазма, которая затухала не сразу, постепенно. И наше поко­ление имело счастье ее застать. А на самом деле, как я показала раньше, вспоми­ная детали, жизнь в 1960-е годы значительно примитивизировалась. Достаточно вспомнить похвалу Никиты Сергеевича показать по телевизору «последнего попа», взрывы церквей в центре Минска, закрытие в 1961 году Киево-Печер­ской лавры. Н. С. Хрущев фактически осуществил экономическую и духовную контрреволюцию, но никто этого не заметил среди либеральных, постоянно зву­чащих побрякушек, общей, что правда, динамики в творческо-художественных процессах — бардовских песнях, повестях Василия Аксенова, многих отличных комедиях и прочего, так притягательного для нас тогда.

Все же полагаю, что мой отец под конец жизни не застыл в своем мнении, а не знал, как в случае с НЛО, что думать. Вот именно не знал, что думать. Это его и погубило: подсознание дало установку на самоуничтожение. Ведь неиз­вестно, какая предсмертная болезнь унесла Шамякина — при том, что в полном разуме он оставался до конца.

Как драматично принимал Шамякин новую реальность и оценивал про­шлое, свидетельствуют его дневники последних лет жизни. А тогда, в 1950— 1960-х годах, ничто не предвещало будущего краха державы, которую большая часть элиты полагала родной. Однако писатели, конечно же, знали намного больше, чем публиковалось в официальных изданиях. Например, Андрей Его­рович Макаенок, который общался со многими московскими драматургами, режиссерами и артистами, говорил мне о существовании за рубежом двухсот научно-исследовательских институтов по изучению национальной психологии народов СССР — вплоть до добывания этими институтами стенных газет раз­ных учреждений и предприятий. В тех же специфических зарубежных орга­низациях — специальные отделы по придумыванию анекдотов для наивных советских людей.

Естественно, я в душе по-юношески ничему этому не верила, считая, что взрослые находятся в плену у советской пропаганды. Но в 1990-е годы про­читала о том же у многих солидных, в том числе зарубежных, авторов. Потому сегодня, познакомившись с некоторыми белорусскими якобы юмористическими журнальчиками, сплошь заполненными мерзкими анекдотами про дурных жен и врагинь тещ, я думаю об общей установке, данной понятно откуда, — уничто­жении института семьи, родительства, романтической любви, всех привычных для человека ценностей. Ведь отрицать исчезновение и деградацию их в нашей реальности уже невозможно. Но только читатели анекдотов не всегда понимают, что даже в юморе идет работа на некую определенную задачу.

А про плен советской пропаганды я рассуждала тогда напрасно. Отец и его друзья мыслили очень критично и ответственно. Многие их прозрения подтвер­дились через двадцать лет. Не предвидели они только одного — ликвидации СССР. Хотя военный конфликт допускали. Видели опускание культуры и морали. И если в отношении Сталина и Хрущева их мнения разделились, то в 1964 году, после свержения Хрущева и установления власти Л. И. Брежнева, они оказались единодушны в убеждении, ставленником каких сил он был. И все 18 лет правле­ния Брежнева с этой мыслью и прожили.

Действительно, уже при Брежневе диссидентура реально определилась. Она делилась как бы на две части: высшие обслуживали властную элиту, являясь помощниками, советниками, спичрайтерами Генсека и членов Политбюро. Лео­нид Ильич снисходительно-добродушно называл их — «мои социал-демократы», то есть видел их нутро, но нюансов, конечно же, не улавливал. Вторая часть — в основном творческая интеллигенция. Иногда Председатель КГБ Юрий Влади­мирович Андропов высылал творцов за границу — вовсе не в наказание, а чтобы сохранить, дать известность как гонимым, мученикам, подчеркнуть их якобы значимость.

О диссидентах пишет, правда, уже в наши дни, известный кинорежиссер и актер Никита Михалков: «Я уважаю людей, которые высказывают свою точку зрения, но принципиально не приемлю диссидентства. Потому что, как правило, это борьба не с чем-то конкретным, что мешает жить, а борьба вообще. Борьба с тем, что являет собой принцип власти и силы. Диссидентство — это отрица­ние. А мне неинтересно ни говорить, ни делать то, что я не люблю. Неинтересно говорить, как я не люблю Ленина. Мне интересней рассказывать, как я люблю Обломова. И вообще объединение людей вокруг «нет» опустошительно. Только те, которые объединяются вокруг «да», могут что-то создать. Меня интересует возможность созидать. <...> Мне объясняют, что интеллигенция всегда была в оппозиции к власти. А почему это должно быть так? <...> Если я верю, что решения власти вызваны искренним желанием сделать стране лучше, я готов ее понять и вместе с ней нести все тяготы». Именно так ощущали себя белорусские интеллигенты, но... до определенного момента. Именно до того момента, когда увидели окружение Л. И. Брежнева.

Я не раз писала о временах Л. И. Брежнева, которые многие мои сверстники вспоминают как золотой век социализма. Я отмечала, что этот период можно рассматривать либо в качестве передышки между невероятно сложными мобили­зационными сталинскими годами и хаосом «перестройки», либо как постепенное омещанивание народа и деградацию советского проекта, прежде всего из-за пре­дательства элиты.

В самом деле, можно подходить ко времени правления Л. И. Брежнева по- разному. Как и к любому времени. В каждом — в каждой эпохе, десятилетии, годе, даже дне — есть и хорошее, и плохое, и парадоксальное, и абсурдное, нево­образимое — с точки зрения наших потомков.

Я очень многое с энтузиазмом принимаю в нашем времени. Почему бы нет? Ведь я — из 1960-х годов, времени НТР — научно-технической революции. Мы страстно увлекались фантастикой, горячо интересовались научными и техниче­скими достижениями. Очень многие прорывные идеи того времени, пропаганди­руемые в так любимых мною до сих пор научно-популярных журналах, реализо­ваны именно сейчас, а многое и до сих пор не осуществлено.