Татьяна Шамякина - Как жила элита при социализме

Прост в общении, даже застенчив был главный редактор самой популярной тогда в СССР «Литературной газеты» Александр Чаковский, бывавший у нас дома. Очень сдержанным выглядел Константин Симонов, но в этой сдержанно­сти проявлялся скорее характер, чем презрение к хозяевам. А может, уже начи­навшаяся болезнь.

При этом многие из белорусских писателей держались в среде российской интеллигенции без заискивания, с большим достоинством, даже как-то аристокра­тично. Помню это мое впечатление от наблюдений за Максимом Танком, Янком Брылем, Иваном Мележем, Андреем Макаенком, Иваном Науменко. Иногда каза­лось, что именно высокопоставленные гости перед хозяевами тушуются.

Что же в наших было такое? Полагаю, ощущение собственной национальной идентичности (даже в вышитых сорочках тогда ходили), которая в россиянах в то время выявлялась слабо. Уверенность нашим придавало и хорошее вла­дение русским языком — в отличие от всех других нацменов. Мой отец был вообще достаточно робок, но он прекрасно, без белорусского акцента, говорил по-русски и отлично знал русскую культуру (в Москве и Ленинграде всегда ходил в музеи и меня водил). Потому и он чувствовал себя с высокими гостями из России на равных.

Более мелкая из российских литераторов публика, которую в большом, про­сто подавляющем количестве можно было встретить в многочисленных тогда Домах творчества с их привилегиями (вплоть до огороженных пляжей, куда проходили по пропускам), уже свою отдельность от народа остро чувствовала и культивировала, свысока поглядывая на остальных курортников. Впрочем, помню милую застенчивость вологодского провинциала Василия Белова в Кок­тебеле — на фоне развязности и наглости москвичей, преимущественно модных поэтов и киношников. Эти элитарии — порождение хрущевской слякоти — жили весело, вольготно, безбедно (о некоторых изобретательно-остроумных способах их заработков в литературе и кино рассказывали осведомленные белорусские писатели); дурачились благодаря оклеветанной ими советской власти, но им всегда чего-то не хватало: то ли зарубежного тряпья, то ли секса и творческой свободы. Диссидентствовали и этим ставили себя над «быдлом».

Нынче бытует расхожая фраза, что они изливали свою желчь или рассказы­вали антисоветские анекдоты «на кухнях». Да ничего подобного — на пляжах, на балконах своих номеров в Домах творчества, в столовых, притом во весь голос, никого не боясь и не стесняясь. То ли провоцировали собеседников, то ли желали пострадать, прослыть мучениками, гонимыми, а может, и в целях воспитания молодежи — мы-то их невольно слышали. Телеведущий, политиче­ский аналитик Анатолий Вассерман в статье «К социализму возврат неизбежен» (2013 г.) пишет о тогдашних художественных кумирах: «В конце 70-х многие деятели не просто держали фигу в кармане, но и гордились ею». «Фига в карма­не» — это циничные шуточки, фразочки, бесконечные анекдотцы, которые ясно показывали, что вещали с трибун кумиры публики одно, притом официально пра­вильное, а думали совсем другое. Вообще таких, «вещавших», а после 1991 го­да «вдруг» изменивших свои взгляды на противоположные, я знала много.

А уже в наше время очень они любят вспоминать, как их «травила» советская власть, как, бедные, исстрадались, сколько притеснений терпели, например, не могли свободно купить туалетную бумагу. Поражает эта зацикленность якобы духовной элиты на всем материальном, бытовом, мелочном.

Определенное разделение было не только в профессиональном, так сказать, смысле (писатели и киноработники в то время — очень уважаемая часть обще­ства), но и в территориальном.

В самом начале 1970-х гг. мой муж и брат учились на геологическом факульте­те БГУ (потом факультет переведут в Гомельский государственный университет). Они ездили на производственную практику не только по Беларуси, но и в Крым. Там были стационарные базы Белгосуниверситета, а также МГУ, Воронежского, Харьковского, еще каких-то университетов. Естественно, студенты встречались в маршрутах, одалживались чем-то в лагерях, знакомились. При этом все регионалы дружно ненавидели студентов-москвичей, и судя по рассказам ребят, было за что. То есть ощущение той столичной элитарности, которую старательно, бук­вально сжав зубы, в силу внутренней культуры, подавляли в себе прославленные на всю страну Константин Симонов и Александр Чаковский, в молодежной среде уже тогда выявлялось открыто и нагло. Молодежь — индикатор.

Еще о молодежи, уже взращенной на белорусской почве. Нынешняя поп-дива, а в начале 1990-х годов только что ставшая одной из первых «красавиц» на конкурсе каких-то бесконечных «мисс», обиженно жаловалась журналистам на университетских преподавателей, которым все никак не могла сдать экзамены: «Как они смеют относиться ко мне так, как и к остальным студентам?! Они что, не понимают, что я — особенная?!» Так и сказала, по своей девичьей наивности, совсем серьезно, — «особенная». Потом она, конечно, поумнела, перебралась в Москву, сейчас уж третий раз вышла замуж. И почему-то все ее мужья и друзья неизменно оказывались богатыми бизнесменами. В этом, конечно, ничего плохо­го нет, однако — тенденция...

Сословия, классы, касты, какие-то потери в обществе неизбежны — даже в муравейнике или в улье особи делятся по выполняемым функциям. Но одно дело, когда человеческий муравейник чувствует свое единство и вместе соверша­ет великое дело, как это было, при всех оговорках, во время войны, другое, когда какая-то группа настойчиво декларирует свою исключительность и испытывает презрение по отношению к остальным. Причем по совершенно неочевидным основаниям!

Понятие «элита» выкристаллизовалось в 1990-е годы, когда другое, исключи­тельно важное понятие — «справедливость» — было изгнано из употребления, и установилась власть бывших цеховиков и торгашей. Известный российский писатель и публицист Олег Попцов пишет уже в наше время: «...капитализм, который мы построили, воровской и бандитский. Он породил социальные про­тиворечия и сделал социальную несправедливость нормой существования гро­мадной части населения страны». Несправедливость — и есть почва, взрастив­шая привилегированную страту, для которой народ, состоящий из тружеников, поскольку он беден, — быдло, человечье стадо, в лучшим случае — электорат.

В Беларуси в течение двух десятилетий все же как-то сохранялась некая видимость равенства, хотя помню постоянные толки нашей «продвинутой» интеллигенции в начале 1990-х годов о «совках», «приверженцах тоталитариз­ма». (Кличка «совок» пришла, как и многое в то время, из блатного жаргона: так «на зоне» воры называли тех, кто ударно трудился совковой лопатой, рассчиты­вая на досрочное освобождение.) Еще поражало стремление отдельной группы приватизировать свою белорусскость — остальные на нее как бы не имели права. А сейчас чем дальше мы врастаем в так называемую рыночную экономику, тем больше ее страшных язв открывается. Перечислять можно долго.