Ника Батхен - Дары Кандары

холмами, похожими на караваи ржаного хлеба. Он обнял ее за плечи – будто случайно – и это было счастье.

Больше чем премьера, больше, чем удачная роль! Она тогда сказала, что любит, пропуская слова сквозь

биение пульса – а как иначе. Он был честен, пытаясь отговорить – талант, как огонь выжигает сердца, не

оставив взамен даже камня. Она не услышала. И стала его женой.

За три месяца после их свадьбы труппа заработала больше чем за год – так хороши были Арлекин и

Коломбина в новых ролях. А потом она поняла, что беременна. И не смогла больше играть.

Их первенцу уже четырнадцать лет, дочке двенадцать, третий сынок с рожденья был слабым и не

пережил первую зиму. Она шила костюмы, творила грим, готовила суп и свиное рагу с фасолью, растила

детей, утешала и успокаивала мужа, став ему верным плечом. И нельзя сказать, что Арлекин был плохим

супругом… Для театра – первой любви любого актера. Бывало, что он изменял жене, загуляв с очередной

красоткой, бывало, что пил – ну а кто из мужей не пьет – но сцене всегда оставался верен. Шатко ли валко,

быстро ли медленно, но повозка катилась дальше. А теперь…

Плохо все теперь. Сперва болезнь уложила его на месяц, потом ушла примадонна, потом провалился

спектакль… Труппа застряла в глубокой яме, кто мог – тот сбег, кто остался – лучше б не оставался. Еды –

на сутки не больше, да и черти бы с ней с едой – нам бы удачи глоточек, да где ж его взять. Что говорить,

когда говорить нечего? Что сделать из ничего? Из ничего… женщина способна сотворить шляпку, салатик и

скандал! Первое и второе явно не пригодятся. Значит… мой муж кажется забыл, на ком женился! Эх, гори

оно все фейерверком!

Коломбина прыгнула из повозки, ощутив, как пружинит земля под босыми ногами. Потянулась – с

наслаждением, в полную силу, чтобы косточки захрустели. Сорвала с головы платок, встряхнула

роскошными рыжими кудрями – распустишь, до земли достают. И седина почти незаметна. Улыбнулась,

чуть кривя уголок рта – за эту улыбку пятнадцать лет назад ее забрасывали цветами! Из повозки достала

метлу – пожилую, холеную, с толстой ухватистой ручкой. Подбоченясь, качая бедрами, пошла к костру.

Швырнула платок на угли, не пожалев верного друга одиноких вечеров ради эффектной сцены. На

мгновение стало темно. И тихо – каждая капля дождя о листья была слышна. Потом над ветхой тканью

взметнулось пламя, осветив лицо Коломбины.

– Что, не ждали – не ведали! Ишь расселись, будто мухи на блюде! Берта куксится, Ромео крысится –

сметане ваши физии покажи – вмиг скиснет! А ты, дружок, выпил на посошок прежде, чем палки

попробовать?!

Коломбина изящно крутнулась на одной ноге, точно пнув второй несчастную фляжку.

– Значит теперь тебе выпивку подавай! – и Коломбина перехватила метлу поудобнее, нацеливаясь на

бока Арлекина. – А не ты ли говорил, что меня любишь и готов женится несмотря ни на что? Предатель!

Негодяй! Мерзавец! Изменник!

Арлекин, выбитый метлой из пьяной дремы, чуть не свалился сперва в огонь. Потряс головой,

прищурился, вспоминая, сделал сальто через костер:

– Ну что ты, Коломбина, о тебе же забочусь! – едва увернулся от пущенной вслед метлы. – Кажется

сегодня собирают урожай с палочного дерева! – и замер, ошеломленный.

– Гляди-ка, помню! Вся мизансцена – как на ладони! А следующий диалог?

– Твоя очередь!

– Какая очередь?

– Ну, хозяин поймает меня с запиской…

– Замучает вопросам, застращает угрозами… – Арлекин хлопнул в ладоши и засмеялся. – Все помню!

Ты гений, Коломбина! Сколько лет мы не ставили эту пьесу?

– С нашей свадьбы, дорогой, с нашей свадьбы! – и Коломбина, подбежав к мужу, упала к нему на

грудь, прижалась щекой, сложила руки, приподняла голову, улыбнулась. – Правильно?

Арлекин обнял жену, заглянул ей в глаза – как пятнадцать лет назад:

– Правильно!

Полминуты на прошлое. И вот…

– Эй, бездельники, чего ждете – разбирайте реквизит! Коломбина, буди детей! Текста нет, учите со

слуха! Да не туда занавес крепишь, осел корноухий! Дочка, повторяй за мной, ну! И не хнычь – актрисы

плачут только на сцене!

Как в лучшие времена, Арлекин поставил всю труппу на уши. Мизансцены, реплики, жесты – по

десять раз каждый – делайте так, чтоб невозможно было иначе. Голод, холод и дождь забылись и утонули в

лихорадке перед премьерой. И вот, за ночь, буквально из ничего родился спектакль – живой, настоящий

спектакль, который можно играть…

На рассвете усталые актеры упали спать и наверное даже во сне ничего не видели. Днем они въедут в

город, дадут представление и представление обязано быть удачным. Ведь любовь – к актеру или искусству –

очень редко, но все же творит чудеса!

Сказка про перчатку

Шел невиданный дождь. Все вокруг раскисало и гнило. Отсырели патроны, пропитались водой

шинели, покоробились и разбухли кожаные ремни. Рядовой Дюнуа сонно мок под худым козырьком

караулки. Он хотел закурить, но ломал уже пятую спичку, и табачные крошки застревали в вислых усах

солдата. Монотонность дождя пробуждала мечты о прекрасном – круглобокой бутылке бордо, круглощекой

задастой бретонке, круглом блюде, наполненном жареным мясом под соусом с зернышками гранатов,

керамическом желтом блюде с лохматой и сочной зеленью по краям…

– Рядовой, это штаб?

Рядовой Дюнуа клюнул носом стекло и проснулся. За оконцем стояла девушка в сером плаще.

– Ты заснул на посту? Это дурно. Я должна говорить с генералом.

Рядовой Дюнуа помотал головой и потер кулаками глаза – сон вцепился в виски и никак не желал

уходить. Во втором часу ночи, в забытой богом провинции, не жена и не проститутка. Лет семнадцати с

виду, стриженая, широкоплечая, взгляд внимательный, светлый и властный.

– Вы простите, мадемуазель, не положено. Да и ночь на дворе. Подходите с утра в штаб округа…

– Я должна говорить с генералом.

«Вот упрямая… Или беда стряслась? Может, брат запропал, или жених не пишет?»

– А что за дело у вас к генералу, мадемуазель, чтобы ночью его будить? Несчастье? Опасность?

Весть?

– Скоро будет война. Я пришла спасти Францию.

«Сумасшедшая? Перебежчица? Может, шпионка? Городок пограничный, всякое приключалось.

Доложу генералу – мало ли…»

Рядовой Дюнуа заглянул в караулку и тряхнул за плечо сладко спящего Жиля. Тот с минуту не мог

проморгаться, тер ладонями смуглые щеки – вылитый мавр спросонок.

– Постереги, я живо. Как о вас доложить, мадемуазель?

– Жанна.

…В кабинете теплился свет. Вкусно пахло кофе и коньяком. На овальном столе неопрятными

стопками громоздились бумаги и карты, валялись раскрытые книги. Его бессонное превосходительство,