Ника Батхен - Дары Кандары

беречь её и дочурок. Ладно, с богом. Отогнав тревожные мысли, Борис присел напоследок на лавку, встал,

перекрестился, поклонился в пояс иконе Бориса и Глеба и пошёл к бесу – принимать виру.

Крепость, за три дня выросшая вокруг Ладыжинского детинца, была прекрасна. Двое ворот, четыре

стройных башни с бойницами, широкий ров, отводящий течение Буга так, что город оказывался на острове,

аккуратный наборный мост через текучую воду – поутру ни моста, ни рва ещё не было. Чтобы держать

оборону такой махины по всем правилам тактики нужно было не меньше сотни бойцов… ну положим,

горожанам можно дать луки, а под защиту белокаменных стен люд потянется быстро. Бог ты мой, с такой

крепостью можно вправду собирать вотчину, кормить большую дружину и не бояться ни половца ни

голодного степняка. И палаты поставить каменные и церковь и мастеровых завести и сыну – а Янка

непременнейше родит сына – оставить в наследство богатый и крепкий город. И на степь выйти с

развёрнутым стягом и отправиться в Константинополь за богатой добычей и тысяча воинов за плечами «Бо-

рис! Бо-рис!»…

– Борис Романович, всё по твоему слову, – невесть откуда появившийся Волх обвёл широким жестом

руки могучие стены – вот тебе кремль Ладыжинский. Ни огонь ни вода ни железо ни дерево не возьмут

крепость. Только ложь и обман сокрушат здесь врата, запомни князь! Только ложь и обман!!!

Князь увидел, как зашептались дружинники, как холоп дал подзатыльник мальчишке – запоминай.

– Только ложь и обман. Запомню и детям своим заповедаю. Благодарствую за труд, Волх и принимаю

виру, нет больше между нами обид.

– А теперь пойдём со мной, князь Ладыжинский. Твою землю я уже видел, взгляни напоследок и на

моё княжество. Только не обессудь – я тебе глаза завяжу.

Борис услышал, как загудела дружина – точь-в-точь пчёлы, почуяв медведя у борти, – и кивнул

Давыду Путятичу: уводи гридней. Волх ждал. Когда последний человек скрылся за воротами, он достал из

кармана синюю ленту. Князь бесстрашно подставил лицо. Сперва ему показалось, что он потеряет зрение –

прикосновение ткани было острым, болезненным. Волх сильно взял князя за руку и повёл – как ребёнка или

слепца. «Так должно быть, водили князя Василька, ослеплённого братьями» – подумалось вдруг Борису. На

какое-то время он сосредоточился на простых мелочах – как идти, как поставить ногу, что на дороге –

корень, грязь, камень. Ощущения обострились – он чувствовал каждую шишку, ветку, неровность почвы,

еловую лапу у плеча, мягкий листок берёзы, коснувшийся щеки, хлопанье птичьих крыльев над головой.

Тёплый, яблочный ветер коснулся его лица. Из-под ног порскнула зазевавшаяся лягушка. Запищала мелкая

птаха в кустах. Кто-то грузный заворочался в чаще леса. Засмеялся серебряный малый ручей. Заблестели

первые звёзды на чистом небе… Князь почувствовал, что видит сквозь тонкую ткань, видит даже яснее, чем

днём при свете. Они были в берёзовой роще, стволы светились, землю словно покрыло жемчугом… да нет

же, это стайки подснежников рассыпались по траве. А над цветами, не касаясь босыми ногами земли,

кружили девушки в белых летниках и рубахах, вели неспешно свой хоровод. Князь видел, как шевелятся

губы берегинь, как собирается песня:

…Ай, лёли-лели,

Гуси летели,

За море сине

Весну уносили.

Ай, лели-лёли,

Волки на воле

Пастуха рвали,

Овец воровали.

Ай, лёли-лели,

Девицы пели,

Кругом ходили,

Весну проводили…

– Смотри князь, – громыхнул голос Волха, – смотри, когда ещё такое узришь.

У берега Сальницы в карауле стояли тени – молодой гридень в порубленном шлеме и пробитой

кольчуге, старик с топором и юная женщина с вилами. Они беззвучно поклонились Борису, не сходя с

места. Не долго думая, князь ответил им поклоном.

– Это бродяники, князь. Давно, ещё до варягов они здесь живьём жили. Пришли булгары, пожгли

деревню, весь род побили. Почитай все мёртвые в ирий поднялись, а эти слишком ненавидели, когда гибли.

Вот и остались сторожами. Если враг к Ладыжину приступит – они его заводить будут в трясины и реки на

пути разливать... Ты смотри, смотри.

Подле Бурлячей болотины князь едва удержался от смеха – пожилая, плешивая лешачиха вывела на

прогулку махоньких, шустреньких лешачат – кто на ежонка похож, кто на лисёнка, кто на щенка. Бойкие

бесенята носились друг за дружкой по кочкам, кувыркались на мху, брызгались мутной водой из лужи,

дрались из-за прошлогодних брусничин и листиков заячьей капусты и мирились умилительно вытянув

рыльца навстречу друг другу. Мать – или бабка – похрапывала на пригорке, изредка отвешивала затрещину

чересчур расшумевшимся отпрыскам, или гладила по голове отчаянно ревущего лешачонка, утирала ему

слёзы и сопли… Мелкая мошка залетела Борису в ноздрю, он чихнул – и сей же миг ни следа лешачьей

семейки не осталось на кочках.

На другом берегу реки, там, где сосны стоят обвитые сочным хмелем до самых крон, к ним навстречу

вышли косули. Просто звери – доверчивые, живые, подставляющие спинки и шеи, осторожно снимающие

губами подсоленный хлеб с ладони. Князь гладил тёплые уши, покатые лбы, дивился на нежные, почти

девичьи глаза с загнутыми ресницами. Косуля – добыча, вкусное мясо, он помнил. Но сейчас ему

показалось, что он больше не сможет травить собаками это лесное чудо, всаживать нож в беззащитную

грудь, думать – а вдруг именно этот зверь брал хлеб у меня с руки?

Хмурый взгляд неприятно-жёлтых светящихся глаз едва не напугал князя. Кто-то большой, злобный

поселился посреди бурелома и ворчал там, косился на прохожих недобро, хрустел, разгрызая кости, чем-то

противно чмокал. Волх цыкнул туда, погрозил кулаком:

– Упырь проснулся. Голодный весной, а сил чтобы крупную дичь завалить – нет. Вон, заволок себе

падаль какую-то и жуёт помаленьку. Был бы ты тут один, князь, мог бы и не вернуться в свой Ладыжин.

У протоки, там где крутой берег Сальницы бросал в речку длинную песчаную косу, в воде резвилась

целая толпа водяниц – острогрудых, пригожих, сладеньких. Они мыли друг другу длинные волосы, плели

венки из первых жёлтых лилий, плавали вперегонки или просто качались в волнах, улыбаясь звёздам. Чужие

люди сперва всполошили их – красавицы с визгом бросились прятаться кто в воду, кто в заросли камыша.

Но потом водяницы осмелели, стали выглядывать из укрытий, строить глазки и нежными голосами зазывать

гостей искупаться и поласкаться.

– Хочешь к ним? – насмешливо спросил Волх, – Пошли… окунёмся. При мне не обидят, не

защекочут.

Красный как рак, Борис отрицательно помотал головой.