Unknown - i c2ab19a2c5d6e8bb

На ватных ногах, шаркающими стариковскими шагами Александр вернулся к трубам коммуникаций. Они больше не люди. Грязные, сношающиеся животные, но никак не люди. Ничего человеческого ни в ком из них больше не осталось. А сам он – трусливая крыса! Бам-м… Паразит! Бам-м… Дрянь и ничтожество! Бам-м…

* * *

Лера лежала на спине, все так же глядя в потолок. Умом она понимала, что ее только что изнасиловали, но никаких эмоций или душевных откликов это событие у нее не вызывало. Пусть. Все равно Большеголовый совсем уже рядом, а Сашка продолжает стучать. Уродец больше не хрустит костями в шахте, говорит, что голову уже сожрал, остальное же отдает тухлятиной. Плевать. Она не даст ему подобраться, найти путь. Рука сама собой заползла за один из ящиков, пальцы сжали рваные острые края какой-то железяки. Неважно, что это такое, главное – ее можно взять в ладонь. Сдавить. Резать!

Лера подтянула оружие к себе, закрыла глаза. Нелепая привычка – смыкать веки в темноте. Укрыться, зашториться от света. Ха! Как будто он найдет дорогу через все эти кубометры земли, бетона и костей. Найдет, чтобы выжечь ей сетчатку. Большеголовый так и сказал: «Жди! Скоро я высосу твои глаза! Он до меня почти достучался. Ты уже чувствуешь мой взгляд?»

Если урод снова услышит стук, то он точно придет за ней. Чудовищную, сводящую с ума молотилку надо заткнуть. Этой же ночью! Лера зажмурилась еще сильнее и, плотно обхватив рваное железо, провалилась в сон…

* * *

Их нашли через три месяца. Атакованная станция сумела отстоять свою территорию, и жители постепенно вернулись на родной перрон. Пятерых молодых людей сочли погибшими и поиски их даже не пытались организовать. Не до того было, хватало более неотложных дел.

Бункер обнар ужился совершенно случайно, во время ремонтно-восстановительных работ. Кто-то из рабочих, прокладывавших кабель, уронил в узкую вертикальную шахту страшно дефицитный в новом мире вольтметр. Ладно бы отвертку, плюнули и забыли, но тут – бесценный прибор. Пришлось лезть. Именно на дне этого колодца техник и обнаружил крохотное слуховое оконце, а после услышал и стук. Долго искали вход в бункер, руководствуясь голосами из темноты, дрожащими, всхлипывающими. А еще недоверчивыми и испуганными.

В конце концов дверь обнаружили и, после некоторых усилий, вскрыли. Из плотного ощутимо тяжелого мрака, первым вырвался тошнотворный смрад. Спасатели отшатнулись, закрываясь рукавами. Следом, на свет фонарей, вышли трое: два парня и девушка. В последней с трудом угадывалась прежняя красавица Валерия. Узники обросли и похудели, волосы их стали совсем седыми, глаза гноились, руки дрожали, когда они ощупывали людей, при этом заискивающе улыбаясь, точно идиоты. Лера плакала, Егор обе ссиленно опустился на пол и прислонился к стене. И только Сашка что-то бормотал себе под нос. Когда техники прислушались, то разобрали только несколько повторяющихся слов:

– Я же говорил вам! Говорил ведь! Говорил…

Алексей Молчановский

Зачем

Зачем притворяешься ты

То ветром, то камнем, то птицей?

Зачем улыбаешься ты

Мне с неба внезапной зарницей?

Не мучь меня больше, не тронь!

Пусти меня к вещим заботам…

Шатается пьяный огонь

По высохшим серым болотам.

И Муза в дырявом платке

Протяжно поет и уныло.

В жестокой и юной тос ке

Ее чудотворная сила.

Анна Ахматова

В этот раз Третьяковская встретила его неласково. И дело даже не в том, что едва дрезина остановилась у платформы, как к ней устремился хищный людской поток: встречающие и провожающие, грузчики и – можно назвать их чиновниками, но на станции не было государства, соответственно, не было и государственных служащих – эти люди просто собирали с приезжих деньги, как бы пошлину за въезд, которая шла в станционный общак. Люди толкались и шумели, перекрикивая друг друга, и пришлось протискиваться через плотную толпу, прижимая одну руку к горищу, как здесь называли верхние карманы, – там находились документы и немалые по местным меркам денежные средства, а другой крепко сжимая лямки потертого, выцветшего сидора и футляра с инструментом.

Все это было знакомо и привычно, пускай и непросто. Хотя просто никогда и не было: ни в прошлом году, ни в позапрошлом, ни в те, что до них. Разве что совсем давно, когда метро еще не стало последним прибежищем человечества, но те времена сейчас уже мало кто вспоминал.

Выйдя на относительно свободное место, он накинул на плечо сидор, перехватил другой рукой лямку футляра и медленно двинулся по платформе. Идти было недалеко: сначала до гермоворот, а потом наверх по навсегда замершему эскалатору – к свету. Но так коротко лишь на словах. Конечно, он прошел этой дорогой уже не меньше десятка раз, а скорее всего, и больше – давно сбился со счета, – но хорошо изученный путь каждый раз представал новым. Может быть, посещай он Третьяковскую не раз в год, а чаще, изменения, которые неизбежно претерпевала станция, не казались бы столь разительными, и он был бы готов ко всему. Но в другое время тут нечего делать – повод возникал только в единственный день в году.

Не успел он отойти от вокзальной сутолоки и на десять шагов, как дорогу заступил высокий тощий тип. Преступные намерен ия ясно читались в его мутных, близко посаженных глазках. Несколько долгих мгновений тип присматривался к путешественнику, будто размышляя, хотя его узкое лошадиное лицо не позволяло даже заподозрить наличие интеллекта, а потом неожиданно тонким голоском почти вежливо поздоровался:

– Доброго утречка!

– Здравствуйте, – неуверенно ответил странник, рефлекторно прижимая к груди футляр с инструментом и одновременно подтягивая лямку сидора.

Возникла короткая, мучительная пауза. Кажется, этикет соблюден, и можно приступать к сути, но тощий лишь молча переводил взгляд с футляра на что-то или кого-то за спиной у приезжего. Вероятно, там находились подельники, и, значит, отступать некуда. Гость лихорадочно перебирал варианты развития ситуации: шансы на благополучное разрешение есть всегда, но вероятность угодить в неприятность все-таки больше – это же Третьяковская…

Наконец тип вновь открыл рот:

– Что в чумодане?

Отвечать не хотелось, потому что это приближало развязку, однако деваться некуда. Она в любом случае неизбежна, как приход зимы, пускай здесь, в туннелях, времен года и не существует:

– Гитара.

Тощий вдруг улыбнулся, продемонстрировав крупные зубы – точь-в-точь лошадиные, просто единый комплект с лицом! – и подчеркнуто дружелюбно сказал:

– Лабух? Центряк! Греби с нами, – хотя глаза ничуть не улыбались, они остались такие же мутные, как были.

– Что? – несмело переспросил музыкант.