Unknown - i c2ab19a2c5d6e8bb

Степан, конечно, поним ал, что стояло за этим разговором, и старался быть максимально осторожным.

– Разве враг не должен чувствовать, что умирает? Я бы не отказался вырвать кое-кому живьем сердце…

– Нет, не говори так, даже в шутку! – воскликнул Степан. – Есть вещи, сделав которые, ты потеряешь право называться человеком.

– Ну ладно, ладно. Если ты так против пыток, хотя эти сволочи именно того и заслуживают, тогда выход один: отправить их за герму без противогазов, оружия, босиком, – сказал Август, криво улыбнувшись.

– Дело не в том, что я против пыток или «за». Просто нельзя вставать на одну доску с отъявленными преступниками, – ответил Степан. – Если ты берешь на себя руководство людьми, то справедливость должна быть для всех. И еще запомни: когда человек переполняет чашу зла, она выливается на него.

– Ой, ну вот только не надо этой зауми! – поморщился Август. – И так все понятно. Значит, если, – а вернее, когда – Дружинин попадется мне, он отправится голым наверх. Договорились?

А через несколько дней диггер обнаружил листок, будто забытый на столе.

Если мальчику страшно, мальчик поборет страх.

Он сумеет, поскольку помнит лицо отца.

И не брат ему черт, и смерть ему не сестра.

Мальчик слезы проглотит, он выдержит до конца.

Там, где черные тени и красные угли глаз,

Где кошмары становятся явью, а явь – бедой,

Мальчик не растеряется – мальчик не в первый раз

С этой нечистью жуткой вступает в неравный бой.

Прочитав это строчки, Степан удивился их зрелости. Он не умел писать стихи, и, сколько себя помнил, рифмы были для него, как тайна за семью печатями, но тут вдруг в голову пришли слова, которые он приписал внизу:

И, сжимая руками свой верный сосновый меч,

Шмыгнув носом, парнишка сделает первый шаг.

Так уж вышло, что именно он должен мир беречь

От ужасного зла, что скрывает его душа. [4 - Майк Зиновкин.]

Оставив листок лежать там, где нашел, и ничуть не удивившись, когда тот бесследно исчез, Степан долго еще чувствовал в душе горький осадок, догадываясь, что не смог пробиться через защитные оболочки, которыми Август окружил свое сердце.

* * *

Оказавшись возле не изменившегося за эти годы знакомого поворота в туннельчик без рельсов, диггер пришел в себя и огляделся. В нескольких метрах возле зажженного фонаря, бросающего узкий луч, который рассеивал бархатную темноту, молча сидели два бойца. Увидев Степана, один из них под нялся и, подойдя вплотную, почти шепотом сказал:

– Греби отсюда. Нечего тут…

– Начальник Пресни там?

Неизвестно, каков был бы ответ, но тишину разорвал крик, в котором пульсировала боль.

– Нельзя туда. Говорю же, нельзя… – боец пытался поймать диггера за рукав, но отступил, увидев его помертвевшее лицо.

Адское дежавю захватило Степана, когда он толкнул створку незапертой двери. На полу виднелись лужицы рвоты и сгустки крови, а стоны отражались от забрызганных кровью стен темноватой каморки и возвращались в центр, к телу, привязанному к перекладинам, сбитым наподобие креста. Возле стены, на полу, как сломанная кукла, скорчилась маленькая неподвижная фигурка.

– …будь ты проклят!.. Ребенка за что… мучаешь? – донесся из каморки придушенный всхлип.

– Да я еще даже не начинал. Ха! Дружинин, ты до сих пор еще ничего не понял? Шесть лет к аждую ночь ты мне на этом месте снился, – с холодным равнодушием произнес кто-то, неразличимый в полумраке комнаты. – Про дочь твою, признаюсь, узнал недавно. Это меня очень порадовало, что у тебя дочка есть. Посмотри на нее в последний раз. Потому что завтра она на Чеховскую поедет, в гости к тамошнему начальнику.

Репутация извращенца, садиста и педофила прочно закрепилась за одним из фашистских лидеров – именем Маркуса Карди в Метро пугали не только детей.

– Отпусти… ее… умоляю! – захлебываясь, скулил распятый.

– А ты сестру мою отпустил?..

Степану казалось, что он висит в невообразимой высоте, ухватившись за последнее звено цепи, а оно предательски выскальзывает из пальцев, и вот уже отчаяние, как тяжелая вода, смыкается над головой. Ему хотелось ослепнуть, чтобы не видеть, лишиться слуха, чтобы ни один звук не просочился в уши, он не хотел узнавать этот голос, но слова безжалостно вонзались в не го:

– Ты еще помнишь, паскуда, что с ней сделал? Помнишь?

– Прости… прости…

– Простить? – с любопытством осведомился палач. – А ты скольких в своей жизни прощал? Хоть одного назовешь?

– Делай со мной, что хочешь, только дочку пожалей, отпусти… Ведь она не виновата. Ну, убей меня!

– Убью, не сомневайся.

Человек нагнулся и рывком подхватил с пола ребенка, безжизненно обвисшего в его руках, потом прошел мимо распятого, резко пнув того коленом под дых, и повернулся к двери. Прямо в глаза Степану смотрел его названый сын.

– Почему ты здесь? – удивленно нахмурился Август, но тут же лицо его исказилось гримасой яростного ожесточения. – Я же приказал никого не пускать! Нечего за мной шпионить! Слышишь! Немедленно уезжай назад!

* * *

Прижимая к груди тело ребенка, Степан уходил в спасите льную темноту длинного коридора. Впервые в жизни его удивительная способность дала сбой: лицо Августа с пробитым пулей дум-дум лбом начисто стерлось из памяти, и диггер с удивлением ощущал рифленую рукоять пистолета, непонятно зачем зажатую в ладони…

Павел Старовойтов

Весенний ренессанс

-------

| bookZ.ru collection

|-------

|

-------

Это случилось вчера. Автоматические запоры пришли в движение, засовы вжали свои цилиндрические языки, и громада герметичной заслонки медленно уползла в потолок. Затхлость, духота замкнутого пространства ушли, убрались напуганные теплыми весенними сквозняками.

Весна…

Когда-то давно я с нетерпением ждал этого времени года. Даже сейчас, кажется, помню его на вкус.

Раскрывшаяся фрамуга больно толкнула руку в глубь комнаты, шторы заколыхались, лицо тут же обдал о порывом свежего юного воздуха.

Пыльная сетка, до сих пор так просто не пропускающая жужжащих гостей разного калибра, оказалась не в состоянии сдержать частички спорящих за окном звуков. В считанные секунды комнату наводнили детские голоса, фырчанье мусоровоза и настойчиво-жалостливый писк качелей, грубо сварганенных кем-то из металлических труб. Гудение трансформаторной будки, столь раздражающее в темное время суток, перекрикивание теток у подъезда, а также поминание путан на покрытой жестким искусственным озеленением футбольной площадке – через все это настырно пробивались монотонные песни бронзового гиганта, вяло болтающего языком на колокольне далекого белоснежного здания с блестящим ярким колпаком вместо крыши…