Вадим Инфантьев - После десятого класса

Моей мечтой было иметь ружье, фотоаппарат и радиоприемник. Но почти все деньги ушли на погашение долгов, п мы купили только приемник «СИ-235». Ночами напролет я просиживал за ним, слушая Ленинград и Москву. Вскоре я знал программу всех театров, а артистов различал по голосам.

Фотоаппарат я сделал сам, а на ружье заработал. В каникулы играл на мандолине в оркестре ресторана, а перед праздниками писал лозунги для пивоваренного завода.

Как началась война, ружья и приемники приказали сдать. Отец, наверно, не смазал ружье густо, как положено. Он же никогда в армии не служил. Ну, зто неважно, теперь не до него.

К весне 1941 года вышел указ о новых званиях и знаках различия для младших командиров. Нас переаттестовали в младших сержантов. Звания присвоили, а знаки различия еще не поступили на склады. У сержантов в петлицах должно было быть по большому золотистому треугольнику. Я побежал в мастерские и из двух пятаков сделал такие треугольники, что от них зайчики на стенах заиграли. Немного погодя я услышал, что в мастерские приходил какой-то капитан, увидел на верстаке обрезки пятаков и поднял страшный шум, заявив, что произведено государственное преступление — уничтожение денежных знаков.

Узнав об этом, я побежал в библиотеку и попросил Уголовный кодекс. И действительно, в нем была статья об уничтожении валюты.

Две ночи я спал плохо, ожидая, что меня арестуют.

И вдруг меня вызвал начальник школы. Когда я вошел в его кабинет, мое сердце опустилось в желудок и сильно давило.

— Откуда вас знает начальник артиллерии? — спросил капитан Орликов, принявший командование от лейтенанта Курдюмова.

Сердце мое чуточку вспорхнуло, и я ответил, что был у начальника артиллерии один раз по поводу моего предложения об автоматической зенитной пушке.

— Вон что. Теперь понятно, почему мне поручили подготовить сорок командиров новых автоматических мелкокалиберных орудий. С ними заниматься будете вы. Вот документы. Езжайте в артпарк за мат-частыо.

И начались мои мытарства. Сорок человек — это же взвод! Командиров отделений не дали. В других взводах командир, помкомвзвода, четыре командира отделения, а тут я один. И должен заниматься и матчастью, и топографией, и огневой, и физической, и строевой подготовкой. Да еще на различных командирских сборах заставляли рассказывать командирам взводов и батарей устройство новой пушки.

По пострелять из нее в лагерях не пришлось — грянула война.

Можно забыть свой день рождения, но день начала войны никто никогда не забудет. В этот день мы два раза проклинали начальника лагсбора майора Ступало-ва — и каждый раз напрасно.

Стыло подернутое золотистой дымкой огромное, как море, Ладожское озеро. Звенели комары. С листьев кустов и деревьев капала прозрачная роса. Щебетали птицы. Мы нехотя приводили орудия в походное положение и слышали, как даже командиры ворчали, что и в воскресенье не дает отдохнуть свирепый майор.

После разговора с майором Ступаловым о моей пушке я проникся к нему большим уважением, и было приятно, что он вспомнил меня, когда получил новые автоматические орудия, но зачем он нас мучает непрерывными тревогами даже в воскресенье?

Майор Ступалов появился из-за кустов и набросился на начальника школы:

— Почему до сих пор не подогнали машины?

— Так по плану мы должны покинуть лагерь последними, на третий день эвакуации,— возразил начальник школы.

— Немедленно уезжайте! — закричал майор.™ Война! Немцы перешли нашу государственную границу. А вы — план! Через час чтоб школа была на марше. Иначе расстреляю на месте!

И пошел дальше по батареям. Мы засуетились, а машины не идут. Оказывается, на складе мало бензина. Майор приказал разделить поровну на все машины. Шоферы кружками делили горючее, и снова все ругали Ступалова. Отъедем километров пять — десять и встанем. А он носился по лагерю, выхватив пистолет, и выгонял всех. И все уехали, и все добрались до места. Первые встречные машины делились с нами бензином. Мы заправлялись горючим в МТС и сельсоветах. В середине дня все батареи встали на огневые позиции вокруг города.

Потом мы узнали, что на следующее утро после нашего отъезда на лагерь налетела большая группа штурмовиков и бомбардировщиков. Они сровняли с землей брошенные орудийные котлованы, землянки, склады и деревянные домики. И мы ничего не могли бы с ними сделать. Лагерь раскинулся полосой по берегу, и пушки могли стрелять только в сторону озера. А их была здесь треть всех стволов ПВО Ленинграда. Значит, не зря так горячился майор. Как он сумел предвидеть это?

Школу пашу расформировали, и я угодил в учебнозапасной полк. В нем мы формировали батареи, занимаясь с мобилизованными по 14—16 часов в сутки.

Теперь, когда я пишу эти строки, из всего расчета только у меня есть карабин, переделанный из винтовки «Тульского императора Петра Великого оружейного завода» 1893 года. А тогда, в учебном полку, каждому орудийному номеру выдавали новенькую винтовку со штыком, командиру орудия — бинокль, сумку, планшетку, пистолет «ТТ» и даже часы и секундомер.

Когда обучать стало некого, из нас сформировали отдельные дивизионы. Нам хоть пушки достались, а

другим их заменили пулеметами ДШК, «максимами» и «шкасами».

Теперь у нас бинокль только у командира батареи, и то его собственный. Производить отстрел трубок новой партии снарядов мы не можем, так как нет ни одного секундомера, а положено отстреливать с тремя хронометристами.

За каких-то два месяца мы обучили расчеты для нескольких полков, но нам не дали и дня обучить людей для себя. Мы немедленно отправились на фронт.

Первый самолет чуть не прозевали. Разведчик его заметил слишком поздно. Он был уже над батареей. Л прибористы, волнуясь, никак не могли его поймать. Тогда, зная, что стрельба прямой наводкой без прибором по высотному самолету так же бесполезна, как в луну из рогатки, я скомандовал наводчику поймать цель, па глаз определил трубку, упреждение и дал огонь. Дал только для того, чтобы номера почувствовали, что такое выстрел из пушки. Для них это было впервые. Они терялись, суетились, обливались потом.

Потом под артиллерийским огнем и бомбами, под непрерывные угрозы начальства всех нас расстрелять за плохую стрельбу мы обучали свои расчеты огневому делу. Потерь понесли немало.

Все было непонятней непонятного. Все не ладилось и шло не так, как представлялось ранее. Мы спали у орудий, едва успев их окопать. Стволы облупились, обгоревшая краска сдувалась ветром с них, как шелуха.

Как противно пахнут пожарища! Как зловеще торчат печные трубы и висят на деревьях опустевшие скворечники!

Одна ночь в деревне прошла не так, как все. На рассвете наводчик застучал в дверь: