Максим Субботин - Деформатор

Люди на крестах разом выгнулись. Кровь из небольших разрезов, только что капающая неуверенными ручейками, брызнула, точно выгонялась под огромным давлением. Первые ряды поющих снова воздели факелы — и пламя на них вспыхнуло чуть ли не втрое сильнее.

Лысый скинул одежду и теперь упивался хлещущей на него кровью. Огонь играл на крепком теле, выхватывал татуировки и шрамы. Много шрамов — свежих и застарелых. Наира… ее тело выглядело примерно так же. Разве что гораздо меньше татуировок и гораздо больше свежих ран.

Крики несчастных и песнопения культистов слились в единую какофонию. Казалось, они еще больше усиливают друг друга.

В круге крестов что-то засветилось. Сначала еле заметно, особенно в бушующем пламени факелов, но с каждой секундой все отчетливее. Алое свечение исходило из дыры в полу, поднималось вверх. Подвешенная за руки женщина тонко взвизгнула, когда свечение коснулось ее ног, поползло выше. Кожа жертвы вспучивалась, покрывалась большими пузырями. Те быстро наливались какой-то коричневой гадостью, лопались.

Вопли терзаемых, кровь, огонь. Неистовые песнопения терзающих, кровь, огонь. Все они делали одно дело, хоть и стояли по разные стороны барьера.

Лысый больше походил на демона — бился на полу в судорогах, но с размеренностью секундомера продолжал выкрикивать слова, которые и на слова-то уже не походили. Скорее — на рык. И в такт выкрикам все сильнее разгоралось свечение в дыре. Женщина сгорала заживо. Но не обугливалась, а распадалась странной тягучей субстанцией. Ее визг оборвался хрипящим сипением. Почему несчастная не умерло до сих пор? Она извивалась, запрокидывала голову, но продолжала цепляться за жизнь. Лишь когда подвешенная к ногам болванка оторвалась вместе со стопами и с раскатистым грохотом рухнула в дыру, ее тело вспыхнуло в последний раз и исчезло в губительном свечении. Еще несколько секунд то продолжало бить в потолок, потом опало, исчезло.

Песнопения оборвались. Лысый культист замер с неестественно вывернутой шеей. Хоть бы свернул ее себе. Жаль, надеяться на это не приходится. Люди с факелами пошатывались, некоторые и вовсе опускались на пол. Только однорукий погонщик уверенной походкой обошел все тринадцать крестов. Он брал сосуды, полные крови, вносил их в круг и выливал в дыру. Каждая такая порция сопровождалась шипением, будто там, внизу, раскаленные угли. Когда он закончил, пришел в себя лысый. С трудом поднялся, обвел взглядом секцию. Кровь с него стекала ручьями. Протянул руку в мою сторону, поманил. Прозрачный кокон поплыл на зов.

Кто-то из факелоносцев поднес гаду одежду.

— Ты кто такой?

Его голос звучал глухо, со скрипом.

— Никто.

Лысый указал на кресты.

— Они — никто. Всего лишь плоть, всего лишь пепел. Ты не похож на них. Так кто ты?

— Просто странник с пустоши.

— Просто странник… Интересный у тебя меч, просто странник. Не обжигает?

— Нет.

— Как думаешь, что здесь происходит?

— Какие-то фанатики-идиоты убивают людей.

Следил за его реакцией. Может быть, удастся вывести из себя. Главное — любыми средствами избавиться от кокона. Внутри меня полыхал пожар ненависти. Сдерживать его почти физически больно. Руки буквально саднит от желания свернуть ублюдку шею. Не помню, чтобы когда-то прежде ненавидел с такой силой. И сколь сладко желать смерти другого…

— Как грубо, — деланно поморщился лысый. — Они уже были мертвы, когда пришли сюда. Я открыл им глаза, но они не приняли истину. Глупцы.

— Ты знаешь истину?

— Знаю.

— Она открылась, когда резал себя ножом или бегал голышом в тайне ото всех? Или вы все разом бегали?

В глазах лысого вспыхнула и погасла злоба.

— Ты действительно так глуп или прикидываешься?

— Действительно.

По секции прокатился тихий гул. Цепь под потолком зазвенела.

Лысый ощерился.

— Почти все готово. Еще одна партия — и мир познает истину.

— Поделишься сейчас? Не хочу ждать еще одну оргию. Шумно и грязно у вас. Как самим не противно?

— Мы все пришли из грязи и с криками. Так же и уходим. Всегда. Человек слаб — мы все слабы. Нам нужен поводырь — сильный и жестокий. Чтобы не прощал ошибок и глупости.

— И этот поводырь ты?

— Что ты, — вскинул руки лысый. — Поводырь спит. Пока.

— Под полом?

— Да. Его сны кошмарны и это прекрасно. Только боль и страдания могут наставить на правильный путь. Достаток и уверенность в завтрашнем дне разжижают мозги, позволяют обрасти жиром. Рано или поздно придут те, кто сможет взять таких жирдяев голыми руками. А это — смерть. Я же позволяю умереть слабым, чтобы дать шанс сильным. Посмотри на себя… У тебя хороший меч, хорошие доспехи. Ты силен и уверен в себе. Достиг бы ты подобной мощи, оставаясь пекарем или кузнецом.

Я смолчал.

— Нечего сказать? Боль толкает тебя совершенствоваться. Страх заставляет становиться сильнее. И это правильно. Хаос многие века живет по этим законам — и его обитатели способны равнять горы и поворачивать вспять реки одной только силой воли.

— Но и они смертны. Обладатель этого меча не желал с ним расставаться. Но пришлось.

— Потому что ты боялся.

— Потому что я дрался и при этом не прятался за спинами других, кого можно было бы принести в жертву.

— Все потому что ты еще мало знаешь. Перерезая горло жертве, ты избавляешь ее от мучений, боли, голода, насилия. Делаешь ей одолжение.

— Готов такое одолжение сделать тебе. Каждому из вас.

— Не уверен, что сможешь. У меня нет доспехов, нет оружия, — он развел руки в стороны. — Я стою перед тобой и готов принять смерть. Но ты не в силах мне ее дать. В моей же власти одарить ею тебя. Кто ты? Хозяин или жертва?

— Мне не подходит твоя градация.

— Нет? Не желаешь принять истину? Ты же знаешь, что я прав. Только железный кулак создает порядок. Стоит проявить мягкость — и все рухнет. Не веришь? Я покажу…

Он протянул ко мне руки, но не коснулся. Замер с растопыренными пальцами за пределами кокона.

Сначала ничего не происходило, а затем по глазам резануло ледяным холодом. Я утратил физическое тело, переместился в какую-то другую секцию. Здесь было жарко и душно. Много подушек, много ковров, приглушенная музыка. В воздухе растекается запах каких-то благовоний. Очень концентрированный запах. На подушках и коврах — обнаженные тела. Мужские и женские. Переплетены, двигаются, стонут. Кто с кем и как — не всегда понять. Кто-то уже лежит без сил, кто-то, напротив, двигается подобно машине, будто только-только дотянулся до вожделенного тела.

Затем была полутемная секция, состоящая из одних труб и узких мостков между их переплетениями. Где-то шумел под давлением выпускаемый воздух, гудел генератор. По мостку метнулась легкая тень — растрепанная девчонка нырнула за толстую трубу, замерла. Огромные глаза широко распахнуты, руки прижаты к груди. Следом — с гомоном и топотом пронеслись двое. В спецодежде, распыленные. Миновали укрытие — исчезли за близким поворотом. Как только их шаги стихли, девчонка выскользнула из-за трубы… и замерла с приглушенным вскриком. Буквально в трех шагах от нее появился еще один преследователь. Идет медленно и очень тихо. Завидев добычу, ощерился, показав гнилые зубы. Девчонка дернулась бежать, но гнилозубый двигался быстрее — подскочил, грубо ухватил за руку. В отчаянье пойманная жертва полоснула его ногтями по физиономии. На грязной коже проступили кровавые отметины. Выругавшись, охотник ударил девчонку кулаком в живот. Та охнула и повалилась на колени. Ухватив ее волосы, запрокинул голову, впился в губы. Затем, оторвавшись, направился прочь, продолжая удерживать несчастную за волосы, не позволяя подняться на ноги. Ее крик многоголосым эхом разносился среди мертвых труб.