User - o bdf4013bc3250c39

Готово, что ли? – нетерпеливо выкрикнула она.

- Сейчас, у меня тоже, поди, руки-то дрожат после вчерашнего.

- Сам виноват, ходил полдня!

- Готово! – отчитался Добряков и подошел к ней вплотную. – Покажи.

187

Зина закрыла наконец воду и показала ему указательный палец левой руки, вторую фалангу которого пересекал глубокий разрез.

- Как это случилось?

- Потом, потом! Смочи зеленкой еще один тампон. Так. Давай.

Он подал тампон, Зина аккуратно прикоснулась им к ране, но все равно

взвизгнула от жжения и принялась во все щеки дуть на палец. Вытерев кровь, она взяла тампон с мазью и приложила к ране.

- Бинтовать умеешь? – спросила она.

- Умею, конечно, - кивнул Добряков. – В боевых условиях это первейший

навык.

- Считай, что сейчас боевые условия! Заматывай!

Заученными движениями Добряков перемотал палец, аккуратно завязал

повязку скрученными тесемками, обрезал кончики ножницами.

- Спасибо за первую медицинскую, - уже гораздо мягче сказала Зина. –

Принес?

- Принес.

- И где? Где водка-то?

Добряков с минуту пребывал в недоумении, начисто забыв, куда подевал

принесенный пакет, и беспомощно оглядывался по сторонам, разыскивая

покупку.

- Да в коридоре, наверно, оставил! – напомнила Зина.

Так и было. Впопыхах брошенные в пакете на кафельный пол прихожей,

бутылки не разбились разве что чудом. Он поднял пакет и, ослабевший от

волнения, поплелся на кухню.

188

- Садись, открывай, наливай. Что снулый такой? – торопила Зина.

- Какой? – тормозил Добряков.

- Снулый, говорю, отупевший.

- Испугала ты меня, - тихо промолвил он. – Давай лучше сама открывай.

Зина выхватила из его рук бутылку, ловко открутила пробку и плеснула водку

в приготовленные стопки.

- Можешь тормозить, а мне некогда, - бросила она и залпом опрокинула

содержимое стопки внутрь.

Добряков выпил свою порцию, и они закурили. Добряков осторожно

намекнул на происшедшее, и Зина, успокоившись и закурив, рассказала:

- Жду тебя, жду, сил не стало уже! В груди кипит все. Думаю: «Все, конец. Ты

ведь знаешь, нельзя так резко лишать организм алкоголя, сердце не

выдержит. А тебя, как назло, все нет и нет. И пиво ты все выжрал!

- Положим, не один я его выжрал, - буркнул обиженно Добряков.

- Ладно ты, не сердись, - Зина плеснула еще водки и выпила, а потом

продолжала: - Так или иначе, думаю, надо как-то поправляться. Вспомнила

про мужскую туалетную воду Витькину. Бегу в ванную, хватаю флакон и на

кухню. Пробую свернуть крышку, не получается. Она как будто припаяна к

корпусу! Что делать? Вижу огромный нож, хватаю его. Беру флакон в левую

руку, нож в правую и что есть духу бью ножом по флакону, ближе к

горлышку…

- И попадаешь по пальцу? – перебил Добряков.

- Не перебивай, - Зина затянулась сигаретой, поперхнулась, а когда

прокашлялась, продолжала: - Горлышко отскочило в один миг. Но осколок

189

флакона чуть не снес мне весь палец. Ох и взвыла я! Хорошо хоть воду

открыла, быстро разбавила водой и выпила. Терпеть стало полегче…

Добряков во все глаза смотрел на нее. Чего-чего, а вот до того, чтобы пить

одеколон и туалетную воду, он еще не доходил. Даже в мыслях такого никогда

не имел.

- Что смотришь? – спросила Зина. – Думаешь: алкоголичка последняя? Да

никогда прежде я эту гадость не пила. Просто тебя долго не было, и мне

вспомнилось, как папаша мой покойный хлестал эту гадость, когда водки не

было. Ну, думаю, значит, что-то в этом есть, раз после одеколона он всегда

таким добреньким становился, спокойным… Ну, и попробовала… Что

смотришь-то?..

- И полегчало? – спросил Добряков.

- Какое там! – отмахнулась Зина. – Весь кайф боль перебила. Да и было-то

там чуть-чуть, со столовую ложку… Кстати, не забудь, в следующий раз

пойдешь в магазин, не забудь купить Витьке новой воды. А то он бреется

каждый день, и очень обидится на меня.

- Ладно. Палец-то не болит?

- Не болит, ноет только. Стучит.

- Это хорошо, значит, заживает.

- Понятное дело. К утру целехонек будет, - Зина рассмеялась пьяным смехом, откидывая со лба взлохмаченные волосы и вместо пепельницы ткнув окурком

в пластиковую скатерть. Скатерть оплавилась, открылся кусочек стола с

черной точкой от пепла в центре.

- Что-то я того… - с трудом выдавила Зина.

Добряков чувствовал себя поувереннее, а потому встал, намочил тряпочку

водой и вытер прожженное место.

190

– Скатерть-то… шут с ней… Она разовая… у меня таких еще полно… Стол

жалко…

Добряков пожал плечами, отшвырнул тряпочку в мойку и налил себе новую

стопку. Он чувствовал, что пора остановиться, но, как всегда бывало,

дорвавшись до выпивки, остановиться уже не мог. И уже через полчаса они с

Зиной перестали понимать друг друга, с трудом различали предметы, видели

только неясные очертания комнаты, мебели, своих фигур, но руки их по-

прежнему целеустремленно тянулись к бутылке, а их глотки не уставали

пропускать через себя все новые и новые порции водки. Вот уже и вторая

бутылка оказалась ополовиненной, а они, свесив носы над тарелками и

бормоча какие-то несуразности, все качали и качали чугунными головами.

Добряков уснул первым. Он растянулся прямо на кухонном полу, запнувшись

о ножку скамейки. Зина услышала шум, невидящими повела в его сторону,

потом качнула, икнула и примостилась на скамейке, поджав под себя ноги.

Вернувшийся с работы Витя принес из спальни матери два пледа и накрыл

страдальцев. Во второй бутылке на столе оставалось граммов двести водки…

* * *

Обычно сны Добрякова не отличались ни яркостью красок, ни

последовательностью, ни какой-либо логической обоснованностью событий.

В детстве это были сказочные сюжеты, позже - бытовые картинки, тусклые и

серые, как сама пелена его будней. Но сон, приснившийся ему в это утро, качественно отличался от всех виденных им доселе.

Снилось ему, будто он дезертировал из своей части и примкнул к афганским

моджахедам. Во сне он так до конца и не понял, на кой черт он сделал это и

зачем он противнику. Ладно б генералом был каким, а то обычный старлейт, командир взвода! Но поэтика сна была настолько стремительной, что не

191

оставляла места для глубоких размышлений, события нанизывались друг на

друга и закономерно одно из другого вытекали.

Он видел себя сидевшим на полу высокогорного глинобитного домишки, под

гневным взглядом какого-то высокого моджахедского начальника,

восседавшего на куске кошмы. Руки Добрякова были связаны, над ним с

винтовкой в руках стоял боевик и что-то быстро говорил начальнику. Их

языка Добряков не знал, но почему-то смысл сказанного четко отпечатывался