Стэн Барстоу - Любовь... любовь?

— Никогда не видел опечаток в учебниках. — Начинаю проверять и сразу обнаруживаю ошибку. Бросаю учебник Джиму на колени. — Попробуй перевернуть последнее уравнение.

Он смотрит.

— Тьфу... Как же это я не сообразил!

— Вот так, не сообразил и готово — провалился на экзамене.

— Ну хватит тебе, гений.

Провожу рукой по подбородку и словно слышу, как шуршат волоски.

— Эх, все равно нет времени бриться. И так уже поздно.

— Неужели она не подождет? — спрашивает Джим.

— Кто?

— Кто? — повторяет он с ухмылкой. — Брижжит Бардо, конечно, а то кто же еще?

На секунду у меня мелькает мысль, что он, видно, знает. Но тут же я понимаю, что этого не может быть, потому что никто, кроме меня, ничего, не знает. Даже и она еще не знает. Но теперь узнает. И скоро.

На улице ясно и холодно, настоящая зима. Утром казалось, что вот-вот пойдет снег, но сейчас небо все в звездах и мороз пощипывает щеки. Я отмечаю это, но иду пешком, не дожидаясь автобуса, потому что слишком холодно стоять на месте. Однако через какую-нибудь минуту я уже слышу урчание автобуса, взбирающегося в гору следом за мной, и пускаюсь бегом. На остановке я нагоняю автобус и беру билет в город за три пенни. Наверху пусто. Сажусь на заднее сиденье и погружаюсь в созерцание голых и полуголых девиц в журнале, который дал мне Уилли Ломес перед праздником. Называется он «Cherie». Это французское издание с девицей на обложке. На девице пояс с резинками, черные нейлоновые чулки — ничего больше, если не считать взгляда, этого самого... Ну, вы понимаете. «Журнальчик — первый сорт»,— сказал Уилли, и точно. Уж кто-кто, а эти французы мастера на такие штуки. Все в тебе растопляется, когда смотришь на этих девчонок. Есть птички, которые сняты в одном белье или в прозрачных нейлоновых рубашонках и прикрыты, ровно настолько, чтобы раздразнить воображение, а на других и воображения тратить не надо. Там есть и текст, и я начинаю жалеть, что в школе не уделял должного внимания французскому, потому что если текст связан с картинками, он, должно быть, силен. Глядя на них, я в трехтысячный раз пытаюсь представить себе это и прихожу к выводу, что с такими девочками ничего у меня не получится — стоит такой подойти ко мне, и я мигом дам заднего пару.

Но вот что любопытно: об Ингрид я никогда так не думаю. И не потому, что она уродка, — девчонка она хорошенькая, самая хорошенькая из всех, кого я знаю. Просто думаю я о ней, как о чем-то очень чистом, святом и нежном, и мне кажется, что коснуться ее щеки куда приятнее, чем все то, что могут дать мне другие девчонки.

Стоит мне подумать об Ингрид, как я забываю обо всем на свете, и, конечно, я проехал свою остановку и теперь иду пешком.

По мере того как я продвигаюсь вперед по Иллингуорс-стрит, настроение у меня становится все лучше и лучше. На мне хороший костюм, свежее белье, я подстрижен, причесан, и звук моих шагов почему-то преисполняет меня уверенности в себе. Я знаю, что на танцах сейчас, наверно, перерыв, поэтому захожу в «Баранью голову» — кабачок, расположенный чуть дальше по той же улице, — пропустить для бодрости пивка и взглянуть, нет ли там ребят. В зале полным-полно народу, чувствуется, что на танцах перерыв; за баром, в курилке, топчутся оркестранты в стильных бежевых куртках и коричневых галстуках бабочкой. Получаю свою кружку пива, оглядываюсь и кого, вы думаете, вижу? Уилли Ломеса, который машет мне из-за столика в углу. Подхожу, парень, что с ним (зовут его Гарри, а фамилии не помню), пододвигается, и я сажусь. Оба они без пальто, и я спрашиваю, были ли они на танцах.

Они кивают, а Уилли говорит:

— Народу — пропасть. Все ноги оттоптали.

Вид у него тем не менее веселый. Впрочем, он всегда кажется веселым — наверно, потому, что у него такое лицо. А лицо у него длинное и бледное, как у клоуна; черные, будто вороново крыло, волосы гладко зачесаны назад и блестят, как хорошо начищенные ботинки. Он поднимает ногу и показывает порванный отворот брючины.

— Выставил ногу во время быстрого фокса, — говорит он. — Не успел опомниться — р-раз, какая-то девка зацепилась каблуком за мою брючину. Чуть не полетел вверх тормашками.

— Есть стоящие девчонки? — спрашиваю.

— Обычный сброд, — отвечает Гарри. Но это вовсе не то, что меня интересует. Впрочем, едва ли они знают Ингрид.

— А ничего у них певичка, — говорит Уилли.

— Да разве это птица твоего полета, Уилли? — говорит Гарри. — С такой на одних чулках разоришься.

— Но помечтать-то о ней ведь можно бесплатно или уж тоже нельзя? — говорит Уилли.

— Так или иначе, она замужем, — вставляю я.

— А ты откуда знаешь? — спрашивает Уилли.

— Оттуда, что у нее на пальце обручальное кольцо, дуралей.

— Я иногда думаю, что замужние — это самое милое дело, — говорит Гарри. — Они хоть знают, чего ты хочешь, и обхаживатъ их не надо.

— А мне вовсе не улыбается вечно Чувствовать у себя за спиной какого-нибудь тяжеловеса-мужа, — говорит Уилли. — Нет, мне подавайте одиноких девочек. Обучишь этакую маленькую девственницу уму-разуму, она тебе еще и благодарна будет за то, что ты открыл ей радости жизни.

И понес, и понес; Гарри хитро подмигивает мне, а я сижу себе, посмеиваюсь.

— Вся беда в том, — говорит Уилли, отхлебнув из своей кружки, — что все девчонки, которые мне нравятся, либо замужем, либо уже зафрахтованы. Познакомился я с одной в «Трокадеро» на той неделе. Девчонка — пальчики оближешь, и по морде видно — на все пойдет, угости ее только рыбой с жареной картошкой. Провожаю ее до Грин-форда — целых две мили — и только хочу пристроиться с ней в подъезде магазина, чтобы немного ее потискать и уговориться о встрече, а она — что вы думаете, она мне говорит? «Моему жениху это не понравится», — говорит. Ее жениху!.. А я-то, как последний дурак, прошагал туда и обратно четыре мили!

Смешно! Но у меня насчет Уилли своя теория. Я считаю, что в конце концов он женится на какой-нибудь шлюхе шести футов ростом, ничем не примечательной, как стена пакгауза. И всю жизнь будет у нее под каблуком.

— M-да, с бабами лучше не связываться, — заявляет Гарри, из чего я заключаю, что и у него не все идет гладко. — Встречался я тут с одной девчонкой. Целый год за ней ухаживал, и мы даже стали подумывать о помолвке. Она только об этом и твердила. «Ну, когда же мы объявим о помолвке, Гарри?» Только и твердила.

— Ну, я об этом никогда не думаю, — говорит Уилли, я же тихонько усмехаюсь, вспоминая свою теорию о девице-гренадере, которая уже где-то поджидает его,

— А вот я не возражал, — говорит Гарри. — Она меня совсем измотала. И я уже готов был сдаться, только бы меня оставили в покое. Но однажды отправляется она на субботу и воскресенье к своим родственникам в Уоррингтон. А потом начинает ездить туда каждое воскресенье и пускает меня под откос ради какого-то там янки.