МИХАИЛ - СУПОСТАТКА

участки, на которых желтели, явно, культурные посадки. Похоже на пшеницу.

ХЛЕБ!!! - ѐкнуло у меня в груди.

Далее за постройками широкая просека, видимо, там дорога, идущая прямиком к

"Неве".

Корова зашла в "пшеницу", постояла чуток и легла. Ладно, дурѐха, отдохни, а я пока

обследую пожарище: может, чего ценного найду.

Жуткое зрелище предстало мне. Хутор был прежде разграблен, а уж потом предан

огню. Хозяева жестоко убиты: растерзанный мужской скелет с рассечѐнным на две

половинки черепом, лежал у входа в избу, среди полуобгоревших брѐвен обугленный

женский костяк, рядом детский, младенца.

Трагедия случилась самое большое полгода назад. Полностью сгореть постройкам,

очевидно, помешала непогода.

Кто они были, хуторяне? Над телом мужчин изрядно "потрудились" звери - никаких

отличительных знаков не осталось. Славянин или представитель финских племѐн?

Стоп, какая тебе, собственно, разница? Не о том думаешь. Здесь существуют

разбойники-пираты, и участь этих несчастных хуторян может и тебя ожидать. Вот о чѐм

стоит думать!

Надо ли говорить, что от моей эйфории не осталось и следа?

Несмотря на печально-трагическую ситуацию, я всѐ же с трудом сдерживал радость:

находки на пожарище были равноценны богатому кладу. Три топора, пила (!),две лопаты,

коса, ножи, молотки и наковальня, скобы, гвозди, плотницкие инструменты. Плюс

различная металлическая утварь, начиная от медного таза и кончая чугунным котлом.

В углу кузницы груда металлолома: ломаные мечи, треснувшие и мятые щиты,

боевые топоры с разбитыми обухами, даже сплющенный металлический короб с крышкой.

Когда всѐ ценное было сложено в одну кучу, я чѐрный с ног до головы от сажи,

слегка приуныл: это ж не одну ходку придѐтся сделать. Очень мне не хотелось ещѐ раз

приходить на это печальное место. Но, увы, придѐтся: не бросать же такое богатство. Да

и корову надо заарканить.

Рюкзак с мохом остался на болоте, но, как говорится, голь на выдумки хитра. Скинул

куртку, сложил в неѐ все мелкие вещи, крепко связал узел. Что покрупнее - в таз. К

ручкам привязал верѐвки, на концах сделал подобье лямок. Воз получился внушительный.

Глядя на него, засомневался, что вообще дотяну к себе. Делать лишнюю ходку? Увольте!

Ничего, потихоньку-полегоньку, не пройдѐт и года, доцарапаюсь. Глаза боятся, руки

делают. Взялся за гуж, не говори, что не дюж.

Я уже впрягся в "воз", но не стронулся, застыв в растерянности: ощущение было

такое, будто забыл, что-то очень-очень важное. Скинул лямки, огляделся. Может, корова?

Она всѐ ещѐ лежала "в поле". Не стоит беспокоиться: набегалась, пусть отдохнѐт.

Никуда не денется.

Что же меня тормозит? Я посмотрел на просеку-дорогу: может, там причина?

Просека, действительно, выходила к "Неве", как раз к тому месту, где в моей

прошлой жизни, в будущем, перекинут мост к входу в крепость. Берег обрывистый,

местами осыпался языками в воду. У ближайшего "языка" волны качали горелые останки

лодки. Глянув на них, вдруг отчѐтливо осознал причину беспокойства: погибших хуторян

полагается по-человечески похоронить.

Чем я и занялся, вернувшись. Хутор стоял на месте, где в будущем будет станция

метро "Горьковская".

43

Хуторян похоронил в общей могиле, в стороне от пожарища, на краю очищенного

участка под молодой рябиной. Много-много веков спустя на этом месте поставят

памятник писателю М.Горькому.

- Простите люди добрые, что вот так закопал вас. Возможно не по вашим обычаям...

не обессудьте: всѐ лучше, чем лежать как хлам. И, пожалуйста, не сердитесь, что взял

ваши вещи. Мѐртвым мѐртвое, живым живое. Потом, будет время, обихожу вашу могилку.

Пусть земля будет вам пухом.

Теперь можно со спокойной совестью впрягаться – и, но, залѐтная.

Я преодолел не более 30 метров, когда окрестности потряс дикий рѐв. Кричала

корова. Это был ужасный Крик Чудовищной Боли.

В следующую секунду, сбросив "сбрую", я пулей летел к хлебному полю.

В этот день я домой не вернулся.

С момента, как подлетел к корове и до момента, когда проснулся уже на рассвете,

помню смутно. Как бывает иногда после бурного сабантуя, на утро безуспешно

пытаешься восстановить картину, но всплывают лишь расплывчатые фрагменты. Короче:

здесь помню, здесь не помню.

У коровы начались преждевременные роды. То ли я тому виной, что загнал еѐ, то

ли ещѐ почему, но всѐ пошло не по природе. И это грозило гибелью коровы и потомства.

В своей второй жизни я принял сотни малышей, как акушер, но как принимать роды у

коров понятия не имел. Даже визуально ни разу не видел. Тем более, когда роды

патологические.

Тем не менее, большей частью чисто автоматически, я действовал так, словно

передо мной на родильном столе не корова, а обыкновенная женщина.

Вот говорят: открылось второе дыхание. У меня, похоже, в то время открылось и

второе, и третье и пятое. Я носился мухой, не чуя земли под ногами.

Таз и другие ѐмкости были доставлены к "родильному столу", была принесена вода, заполненный котѐл водружѐн над костром. В него брошены какие-то травы.

С бухты-барахты стал звать корову Настей. Почему? Возможно, отголосок далѐкого

детства. Была у нас корова Настя, мы крепко сдружились, когда она ещѐ телѐнком была.

Столь крепко сдружились, что позволяла мне, нахалѐнку, взбираться ей на спину и ехать, как на лошади: утром до пастбища, вечером с пастбища.

Даже с любимыми женщинами не был я так нежен и ласков, как в эти часы с Настей.

Я разговаривал с ней, как с любимейшей женщиной, рассыпал тысячи ласковых слов,

наконец, словно часть боли взял. Позднее выяснится: метясь в горячке, Настя не раз

саданула меня ногами.

Не стану описывать неприятный с эстетической точки процесс родов. Скажу только:

Настя была беременна двойней, когда начались стихийные роды, телята, точно

соревнуясь, кто первый родится, рванулись одновременно. Представляете, что там,

внутри коровы началось... Так что мне пришлось взять на себя роль усмирителя и

регулировщика.

На это ушла уйма времени. Я оглох от криков Насти, охрип от избыточного

словоизлияния. Непостижимо, как двигал одеревеневшими руками и ногами. Был весь в

мыле, как и Настя.

Уже смеркалось, когда всѐ закончилось. Два пѐстрых телѐнка, живых и здоровых,

возились у впалого живота Насти, а она, с мокрым от слѐз лицом, слепо торкалась,

вылизывая их.

А меня, будто автомат, отрубили от сети: замолк на полуслове и рухнул ничком

рядом с телятами.

Последнее, что помню, это как Настя принялась вылизывать мне лицо, точно я был

еѐ третьим телѐнком...

11.Беда