МИХАИЛ - СУПОСТАТКА

глазах Насти и еѐ детей показаться слабаком. Умудрился, и подоить Настю, и печь

затопить, и приготовить себе неприхотливый завтрак.

Раечка, едва я добрался до дома, забралась в свою "нору" и, со спокойной совестью, отдалась сну.

Засыпая уже далеко за полночь, я был уверен: проснусь намного лучше. Схожу за

брошенным коробом, да и надо бы стерни на солому сжать.

Но, увы! утром я просто не смог встать: тело пылало жаром, голова неподъѐмная.

Раны вспухли, меня всего перекосило. Во рту Сахара, даже язык казался комком

спѐкшегося песка. Губы высохли так, что при попытке ими шевельнуть, лопались,

заполняя рот солѐной кровью.

Спустя некоторое время, поняв тщетность попыток подняться, чтобы элементарно

хлебнуть водицы, я вконец отчаялся. Всѐ, теперь мне точно конец, не помогут ни Настя,

ни Раечка. И никто...

Я захлопнул, как ставни, тяжѐлые веки, и приготовился сгореть в том пекле, что

изнурял моѐ тело.

Не тут-то было: мозг сопротивлялся. На час-другой он выключался, отдыхая, затем

возвращался к действительности. Смутно помню, что временами бредил, метался по

постели, что-то кричал...

В горячечном бреду я даже не почувствовал, как свалился на пол, как бился о

Слоника, точно эпилептик. Затем снова провал...

50

... Очнулся, и в первые минуты не мог понять, что и как. Темь кругом, по мне

перекатывают холодные волны воздуха, где-то шумела падающая вода...

И вдруг в лицо горячее дыхание, следом шаркнули влажной наждачкой по

подбородку, по вспухшим сухим губам. В ноздри ударил стойкий запах сырой шерсти.

"Раечка?!"

Да, это была Раиса Федоровна собственной персоной. А холодный воздух шѐл

низом, ибо дверь была нараспашку. Как она умудрилась открыть такую тяжеленную

дверь?!

На улице шѐл дождь. Я попытался встать, но от слабости не держали ноги, да и руки,

точно перебитые. Раны всѐ так же ныли, иные дѐргали, как больной зуб.

Раечка внезапно цепко сжала челюсть на запястье левой руки, потянула.

"Спасибо, родная..."

Я ещѐ раз попытался, но встал только на колени, продержался не более пяти секунд

и рухнул на бок.

"Не могу..."

Раечка тянула изо всех сил, от старания она даже немного вогнала клыки мне в руку.

Ползком, однако, получилось передвигаться. Раечка тянула меня не к постели, как я

подумал, а к выходу. Почему она решила, что под дождѐм мне будет лучше, не знаю, но я

безропотно отдался еѐ желанию.

И вот я на крыльце. Льѐт ливневый дождь, темно так, что не увидишь и вытянутой

руки. Раечка растворилась в сыром мраке, одни глаза фонариками светятся.

Я вновь попытался встать, но дрожащие руки и ноги не подчинились: я кубарем

полетел с крыльца, ударился о какие-то столбы, адская боль словно рассекла тело

пополам. Кажется, ненадолго я вырубился.

Когда пришѐл в себя, почувствовал на себе горячее мокрое дыхание: надо мной,

оберегая лицо от тугих водяных плетей, стояла Настя. Это о еѐ ноги я ударился

воспалѐнным боком.

Меня по-прежнему жѐг жар, во рту колючая сухость, губы, вроде и мокрые, но

ощущались, как задеревеневшие бляшки.

Настя коротко помычала, ободряюще боднула меня в плечо.

Я тоже в ответ промычал, ибо выдавить хоть слово не получалось.

В следующую минуту произошло фантастическое: Настя опустилась на колени, -

просто немыслимо, как не придавила меня,- тѐплое тугое вымя слегка вжалось в моѐ

лицо, помедлило пару секунд, и отпрянуло; следом по лицу загуляли упругие сочащиеся

сосцы, рисуя неведомый орнамент, и заливая его, как форму, молоком.

Губы размякли, я смог их приоткрыть и сделать глоток ринувшего в рот молока. В

следующее мгновение - точно не могу сказать, то ли Настя это провернула, то ли я

бессознательно, как дитя, ухватился, - губы сомкнулись на тугом сосце...

Смейтесь, смейтесь, но я, здоровый 35 летний мужик, точно сосунок или телѐнок

присосался к титьке. Божественное ощущение струящегося по гортани парного молока не

передать словами... я одновременно словно таял в неге, и воспарял в неведомые

высоты...

Смутно помню, как насытился, как по телу с теплом растекались силы, как тело

сопротивлялось дергающей боли...

А потом вкрадчиво подступил сон, бережно укутал в нежное одеяльце...

И ещѐ: где-то далеко-далеко на задворках сознания тряпицей трепыхнулось - на

земле валяешься, простудишься...

12. СУПОСТАТКА

Очнулся, когда уже занимался рассвет. Первое, что почувствовал и увидел, уже

знакомая мизансцена: по бокам, стиснув меня, лежали телята, на мне распласталась

Раечка, в головах Настя.

Вокруг господствовала удивительная предутренняя тишина, прохладная и влажная.

Дождь, похоже, ещѐ ночью кончился.

51

Боль, словно дожидалась моего пробуждения: едва начал себя осознавать, как она

тотчас вогнала свои шипы в моѐ многострадальное тело. И не просто вогнала, а ещѐ

садистски ковырялась в ранах.

Я не сдержал стона. Тут же все зашевелились. Легко соскользнула с меня Раечка,

поднялись телята. Настя, прежде чем встать, обдала моѐ лицо жарким дыханием,

вопросительно мукнула.

Я не в силах был выдавить даже полслова, поэтому тоже промычал, точно и

вправду был еѐ третьим телѐнком.

Светлело на глазах. Вскоре я отлично рассмотрел своѐ тело. Раны раздуло и они

имели неприятный сизый вид. С великим трудом, искусав в кровь губы, приподнялся,

чтобы поближе рассмотреть раны.

Причиной нарывов явились остатки дерева - занозы. Я совсем упал духом:

самостоятельно мне их не вытащить. Итог известен: сепсис, заражение крови, гангрена.

Одним словом, каюк...

Разбухшие ноги не желали подчиняться, впрочем, как и руки. Меня лихорадило:

трясло и корѐжило, порой, казалось, что некто разделывает меня, как птичью тушку.

Стиснув зубы, я выл...

Надо мной мукала Настя, точно беспокойно спрашивала: "Что? Чем тебе помочь?"

Ей вторили телята: "Мама, ему плохо. Помоги же!"

Милые, родные мои сестрѐнки-братишки, вы ничем не можете помочь. Что могли,

уже сделали... спасибо...

Меня швыряло в ледяную бездонную пропасть, но на полпути острый крюк ловил, и

резко выдѐргивал на поверхность...

В минуты просветления почувствовал, как Раечка слизывает крупный пот с моего

лица, затем, спустя вечность, кладѐт рядом с моей головой тушку молодого гуся...

Ах, Раечка, если бы это помогло, я бы вонзил зубы в твой дар... но, увы, увы, увы...

Некто опотрошив моѐ тело, оставив одну боль, вновь швырнул в пропасть. И опять

крюк поймал, но неудачно: тело сорвалось и понеслось вниз, на ходу превращаясь в

ледышку...

... и вдруг явственный голос, грубоватый, девичий:

- Слушай, ты, одноухая, завязывай. Я ведь могу рассердиться и по морде съездить.