Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том I

Но горе молодому и неискушенному юноше, сбежавшему из провинции и под предлогом усовершенствования в каком-нибудь искусстве осмелившемуся явиться без наставника и без друзей в этот город соблазнов! Сети разврата, присвоившего себе имя сладострастия, опутают его со всех сторон. Вместо нежной любви его встретит здесь ее призрак; ухищрения алчности заменят голос сердца и пламя чувств; все наслаждения здесь продажны и обманчивы. Пусть молодой человек, оставивший дома отца, мать, возлюбленную, почтет себя счастливым, если, окунувшись в эту беспорядочную толпу, — потеряет только здоровье и, избежав полного разрушения сил, не увеличит собой сонмище искалеченных душ, лишенных силы и бодрости и послушных одним только бессознательным инстинктам. Итак, все должно вознаграждаться, и за приобретение новых или редкостных знаний приходится дорого расплачиваться, когда желаешь вкусить от древа науки.

Можно было бы написать весьма нравоучительную пьесу под заглавием: Провинциальный отец. Несчастный отец, обольщенный обманчивыми надеждами, слабо сопротивляется желаниям сына и отпускает его в столицу, пленившись мыслью о его быстром обогащении. Сын уезжает с сердцем, преисполненным сыновних добродетелей, но зараза подстерегает его, и скоро злосчастный отец не узна́ет того, кто был ему так мил. Сын научится насмехаться над добродетелями, которые отец его особенно ценит; он забудет или порвет все узы, связывающие его с родительским домом, когда познакомится с городом, где эти узы так тонки, что почти уже не существуют, и где над ними только смеются.

Именно в Париже можно выйти на дорогу, которую в течение многих лет вы тщетно стали бы искать в провинции. Справедливо говорят, что судьба слепа; ибо благодаря простой рекомендации нередко выдвигаются быстрее, чем самым усердным трудом. Иногда все зависит от первого дома, в который попадешь.

О юноша! Дари свои ласки Фортуне, пока лицо твое еще свежо! Она — женщина, ей мила ранняя пора человеческой жизни; если же будешь медлить, — она не осыплет тебя своими дарами.

Но в храме Фортуны всегда теснится толпа честолюбцев. Они толкаются и мешают друг другу. Нелегко пробить себе путь среди этих приливов и отливов. Едва справишься со множеством препятствий, едва склонишь колена перед алтарем богини, как замечаешь, что борода твоя поседела и настало время отрешиться от всего. Я никогда не делал в этом направлении ни единого шага и потому все так же далек от кумира; а теперь стремиться к нему мне уже слишком поздно!

Возможно, что в столице действительно существует избыток того, что зовется умом. Здесь всему находят оправдание — даже пороку. Неужели наша хитрость, другими словами — утонченность страстей и искусство находить им оправдание, так же могущественны, как и способность мыслить? Учит ли нас наш усовершенствованный разум совершенствовать также и порок? Не пользуемся ли мы искусной логикой, чтобы замаскировать наше коварство и все усиливающуюся алчность наших вкусов? Не делаются ли они привлекательнее, деспотичнее благодаря всем этим тонкостям? Как! Значит, знание может быть пропитано тонким ядом? Я боюсь углубляться в этот вопрос. Нет! Истинное знание всегда совершенно. Существует ложное знание, и оно-то и возбуждает в нас алчность, но наряду с ним даже в самые развращенные века существовало знание целомудренное.

В то время как воображение ищет, изобретает и постепенно истощается в деятельном, непрерывном полете; в то время как рассудок размышляет, вычисляет, а проницательный ум все совершенствует… И для чего же? Для того, чтобы бездельники снисходительно наслаждались всеми искусствами, стоившими стольких трудов?!

Это наводит на очень грустные мысли. Как! Все делается для изнеженных глаз, для удовольствия сладострастного лентяя? Как! Только для того, чтобы вывести его из летаргического сна и скуки, благородные дети искусства дарят миру свои восхитительные произведения?!

Все должности, чины, службы, места — как гражданские, так и военные и духовные — даются тем, у кого есть деньги; отсюда — расстояние, отделяющее богача от остальных граждан и увеличивающееся с каждым днем, в то время как нищета становится еще невыносимее от зрелища все возрастающей роскоши, мозолящей глаза бедняку. Разгорается ненависть, и государство оказывается расколотым на два класса людей: на алчных и бесчувственных и на недовольных и ропчущих. Законодатель, который нашел бы способ раздробить поместья, разделить и размельчить состояния, оказал бы громадную услугу государству и населению. Такова плодотворная мысль Монтескьё {20} 20 Монтескьё, Шарль де-Сегонда, барон де-ла-Бред (Montesquieu, 1689—1755) — французский философ и публицист, автор сатирических «Персидских писем» (1721) и трактата «О духе законов» (1748). , облеченная им в столь удачную форму: Повсюду, где два человека могут жить удобно, не стесняя друг друга, — между ними создается союз.

Богатства, накопленные отдельными лицами, порождают роскошь, столь же опасную для того, кто ею пользуется, как и для того, кто ей завидует. Те же богатства, но распределенные более равномерно, дали бы вместо роскоши — этой разрушительной отравы — ту зажиточность, которая считается матерью труда и источником семейных добродетелей. Каждое государство, в котором благосостояние граждан находится почти на одинаковом уровне, наслаждается спокойствием и счастьем и производит впечатление сплоченного целого. Такова в наши дни Швейцария. Во всяком другом государстве заложены начала раздора и несогласия. Один продается, другой его покупает, и оба унижают себя. Я имею в виду не то равенство, которое является несбыточной мечтой; но огромные состояния вредят торговле и правильным денежным оборотам. Все деньги лежат на одной стороне, и жизненный сок, вместо того чтобы питать все ветви дерева, пропадает зря. Сколько талантов меркнет из-за недостатка в деньгах! Если считать эти последние за плодородные семена, то более трех четвертей населения лишены их и прозябают всю жизнь, не будучи в силах развить свои способности.

Самое большое для меня удовольствие — это видеть, как наследник какого-нибудь миллионера растрачивает в несколько лет несметное состояние, накопленное скупым и черствым отцом: ибо если бы сын был таким же скупым, как отец, то его потомок в третьем поколении обладал бы состоянием в десять раз большим, чем прадед, а двадцать таких людей захватили бы в свои руки богатства всей страны. Источниками всех политических недугов являются именно эти несметные богатства, сосредоточенные в руках нескольких отдельных лиц. Эта пагубная неравномерность порождает двойной ряд преступлений: одни из них вызваны богатством, другие — нищетой. Она влечет за собой междоусобицу, имеющую много общего с гражданской войной; она внушает одним чувство ненависти, особенно острое в силу своей затаенности, а другим — невыносимую гордость, переходящую в жестокость. Каждому государству, законы которого поощряют эту несправедливую несоразмерность, предстоит пополнить свои уголовные кодексы. Там, где многочисленны дворцы, приходится строить обширные тюрьмы, и наоборот: каждое государство, внимательно следящее за разделом наследств, за тем, чтобы питательный сок получал доступ ко всем ветвям дерева, будет иметь дело с гораздо меньшим числом преступлений. Римский закон, запрещавший гражданам владеть более чем пятьюстами десятинами, был очень мудрым законом. И если бы у нас был издан закон, требующий, чтобы по смерти каждого богатого землевладельца было расследовано, каким способом он нажил состояние, и если бы этот закон предписывал раздачу бедным сумм, которые будут признаны превышающими законную прибыль, — такой закон, при его кажущейся химеричности, был бы тем не менее превосходен.