Луи-Себастьен Мерсье - Картины Парижа. Том I

Но каким образом разумное правительство могло допустить бесчисленные, невероятные беспорядки, возникшие в связи с пожизненной рентой? Порванные узы родства, получающая пенсию праздность, поощряемое безбрачие, торжество эгоизма, черствость, возведенная в систему и постоянно применяемая на практике, — вот наименьшие бедствия, порожденные рентой. Рантье не видит ничего, кроме ратуши, и лишь бы ее двери были открыты, — ему дела нет ни до чего окружающего. Он обречен ложно мыслить всю жизнь, потому что желает, чтобы его должник всем обладал, все захватывал бы в свои руки, чтобы тем самым его собственная маленькая рента была ему всегда обеспечена. И не этим ли заманчивым себялюбием и заботами об одних только собственных удовольствиях объясняется то обстоятельство, что теперь не признают ни родных, ни друзей, ни граждан. Дружба, любовь, родство, нежность, — все вы отданы безвозвратно за известный пожизненный процент! Девять-десять процентов, а после меня хоть потоп! {123} 123 «После меня — хоть потоп!» («Après moi le déluge!») — слова Людовика XV: «Парламент — это сборище республиканцев; они в конце концов погубят государство. Впрочем, до моей смерти изменений опасаться нечего, а после меня — хоть потоп!» Вот торжествующая смертоносная аксиома.

Я советовал бы всем рантье отправиться проедать свой проценты куда-нибудь в деревню, на чистый воздух. Столица сокращает годы человеческого существования. Это подтверждается опытом. Здесь ведут образ жизни, нарушающий как распорядок дня и ночи, так и распорядок времен года, и число смертей здесь всегда превышает число рождений. Я советовал бы рантье надуть их царственного должника, удлинив, насколько возможно, свою жизнь; но достигнуть этого они смогут, только покинув столицу.

В Париже число девушек, перешедших возраст, в котором обычно выходят замуж, громадно; они подписали контракт пожизненной ренты, и это мешает им подписать брачный контракт, так как первая мысль, которая приходит в данном случае в голову, это мысль о неизбежной нищете детей, которые родились бы от такого брака.

Контракт на пожизненную ренту обособляет человека и мешает ему выполнять обязанности гражданина.

Когда вы в черном, — вы прилично одеты, и в то же время это избавляет вас от следования моде и шитья цветных платьев. Вы благоразумно облеклись в траур, и даже если этот траур будет продолжаться вечно, все равно, — вы в этом платье можете появляться всюду.

Правда, он свидетельствует о недостаточности средств, и в силу этого его носят обычно просители, отставные чиновники, писатели, мелкие рантье, лишенные возможности увеличить свои доходы, и т. п. Они носят его, чтобы обратить на себя внимание, расположить в свою пользу и выпросить пенсию. Эта военная хитрость некоторым удавалась, но было бы крайне неучтиво говорить об этом во всеуслышание.

Придворный траур, объявляемый довольно часто, сберегает деньги добрым гражданам {124} 124 Большой и малый траур. — Траурный этикет в XVIII веке был разработан чрезвычайно тщательно и представлял собою сложную систему различных правил; придворный траурный этикет был сформулирован в книге: «Ordre chronologique des deuils de la cour» («Хронологический порядок трауров при дворе», 1765). . Многим людям из общества траур бывает на-руку, так как благодаря ему может показаться, что все располагают одинаковыми средствами.

Таким образом, смерть коронованных лиц не огорчает Париж. Их уход из жизни всем приносит некоторую пользу, так как черная одежда прекрасно согласуется с грязью, плохой погодой, бережливостью и неохотой тратить много времени на одеванье. Я получил наследство от короля! — вскричал один мой знакомый поэт. — Каким образом? — Да потому, что мне пришлось бы истратить весной двадцать пистолей на новое платье, а теперь я их кладу обратно в карман и охотно надену траур по его величеству, оказавшему мне такое благодеяние.

Забавно видеть какого-нибудь ювелира в трауре по коронованной особе, имя которой он даже не умеет правильно произнести! Но таков обычай, и он уже не кажется смешным даже представителям самых скромных слоев общества. Когда же при дворе объявляют малый траур, то те из граждан, которые небогаты или не умеют одеваться, невольно выдают свою бедность, светские же люди красуются во всем блеске и смеются над нищетой, которая только и может облекаться в черное с ног до головы.

В дни малого траура театральный зал представляет собой особенно блестящее зрелище: именно тогда женщины и их бриллианты сверкают особенно ярко.

Молодые люди, приезжающие с берегов Гаронны, сыновья портных, трактирщиков и т. п. принимают у заставы вымышленные имена, украшают себя плюмажем, именуются дворянами и, при наличии некоторого ума и большой доли дерзости, лгут парижанам самым наглым образом и берут у всех взаймы в ожидании получки доходов с собственных земель.

Парижский купец часто предпочитает потерпеть убыток, лишь бы распродать товар. Молодым людям не мешают называть себя кавалерами, графами, маркизами и т. п. Все эти маркизы, графы, кавалеры живут в меблированных комнатах, и до тех пор, пока они остаются только самонадеянными фатами и довольствуются тем, что обирают каких-нибудь сумасбродных женщин и старых вдов, полиция не беспокоится и терпит их; при малейшем же мошенничестве их размаркизивают и отправляют в Бисетр.

Самый мелкий дворянин при заключении какого бы то ни было договора именует себя владетельным сеньёром; писарь пишет все, что ему диктуют; отсюда невероятная легкость присвоения себе чужих имен и титулов.

Новые люди, в свою очередь, ищут возможности подняться на ступеньку повыше; они стараются заставить всех забыть об их происхождении и испытывают яростное желание добиться возведения своих владений в маркизат.

Такое крайнее тщеславие кружит голову несчетному числу людей, и в результате теперь признают за настоящие дворянские семьи только четыре или пять домов; и это вполне разумно, так как изо всех предрассудков, от которых мы глупеем, самым бессмысленным и дерзким является предрассудок благородства происхождения (образование и знания ставят всех честных людей на одну доску), и вполне справедливо, что смеются надо всей этой толпой людей, которые хотят, ссылаясь на заслуги предков, подлинных или вымышленных, отделиться от своих сограждан, более честных, более полезных, более достойных, чем все эти благородные дворяне и дворянчики, какие бы имена они ни носили — присвоенные самочинно или полученные благодаря слепому случаю, при появлении на свет.