Рязанов Александрович - Барон в юбке

Црнава с Варушем здесь уже ждали: мрачным полукольцом охватывая голую, ровную, как стол, каменную площадку, созданную выходом на поверхность плоской вершины чудовищного гранитного монолита, составлявшего остов скалы, в траурном почетном карауле стояли двенадцать кметей Печорки. Поодаль, за их спинами, на коленях, склонив понуро головы, стояли младшие сыновья бывшего кузнекца и старосты уцелевших деревень.

Отрешенный уже от всего земного, Црнав, преоблаченный в снежно-белые одежды смерти, сидя на пятках, лицом к восходящему из-за края горы солнцу, умиротворенно внимал заунывно-бубнящему голосу Варуша, творящего молитву богу смерти Альиду. Перед ним, в роскошных, обтянутых шелком ножнах, лежал, наполовину вынутый, маленький, иглообразный кинжал-карихата, заменявший имперцам ритуальный вакидзаси, используемый для подобного действа земными японцами.

Когда-то давно, получив этот кинжал от своего рурихма за трусость, молодой кметь Кашидо не смог выполнить долг чести и был с позором лишен касты. Теперь, уже пожилой кузнец, он, собираясь применить его по назначению, надеялся вернуть покой опозоренным его проступком предкам и отвести от своих сыновей перешедший с отца грех.

Открыв глаза навстречу первым лучам восходящего светила, он взял в руки карихату. Окончательно выдернув ее из ножен, чуть заметно кивнул уже закончившему отходную молитву юноше, показывая свою готовность.

Варуш, виртуозно отвесив ритуальный поклон, замер, высоко воздев руки с занесенным мечом над склонившейся, прижав к горлу жало карихаты, фигурой…

…- Стойте!!!

…В этот самый момент, словно из-под земли, на поляне возник Ле Грымм, до того умело скрывавшийся среди огромных глыб гранита:

– Стойте!!! Лан Варуш, что здесь происходит?!!

По поляне пронесся дружный вздох удивления подобным святотатством. Варуш, считавший, что его друг давно лежит, забывшись хмельным сном в гостевой хижине, от неожиданности чуть не выронил свой меч. В растерянности он, запинаясь, стал отвечать:

– Но, лан Ассил, – этот человек совершил великий грех: самовольно приняв на себя бремя рурихма и произведя этих крестьян в кмети, он совершил в высшей степени тяжелый проступок перед богами, тем самым прокляв себя и весь свой род до седьмого колена – ломающийся голос юноши заметно дрожал:

– С таким позором нельзя жить – он грустно покачал головой.

– Если же он совершит сейчас камоку, то тем самым отведет проклятие хотя бы от своего потомства…

Поверьте, лан Ассил, – вы не нашей веры, а это единственный выход…

…Все, чем мы можем помочь господину Црнаву – дать ему уйти достойно, как истинному рурихму…

Ле Грымм, смущенный таким отпором, немного отступил. О чем-то на миг задумавшись, он тут же обвел победным взглядом присутствующих:

– Есть! Есть иной выход!

Выхватив из-за плеча свой вороненый клинок, он пружинистым шагом подошел ко все так же сидящему на коленях с клинком у горла, Црнаву.

– Староста Црнав! Твое полное имя!

– Кашидо, сын Тано, сына Лумо… – раздался над лобным местом сухой, бесцветный голос уже расставшегося с жизнью человека.

…Лишь слегка дрогнувшая рука, сжимающая карихату, выдала его чудовищное напряжение – белоснежную рубаху смертника окрасила тонкая струйка крови, побежавшая за ворот…

– Я, Василий Михайлович Крымов, прозванный здесь Ассил Ле Грымм, полковник бывшей Советской Армии и русский дворянин, единственный наследник титула Графов Крымовых, посвящаю тебя, Кашидо, сын Тано, в рыцари по обычаям моей родины…

Он с такой силой шлепнул плашмя клинком по плечу опешившего смертника, что у того повисла онемевшая рука, бессильно выронив уже отведавшую крови карихату:

– А теперь, по вашим обычаям, Кашидо, сын Тано, дабы твоя вина перед богами не была так велика, я предлагаю тебе, рыцарь Кашидо, принести мне вассальную клятву…

Варуш, оторопело наблюдавший за действом, неуверенно возразил:

– Лан Ассил, вы осознаете, что вы делаете? Приняв вассалитет этого человека, обьявив себя его рурихмом-заступником, вы берете на себя половину всей его вины перед богами…

Ле Грымм согласно кивнул и, пожав плечами, обезоруживающе улыбнулся:

– Но, ведь это всего только половина. Его же вина – он кивнул на содрогающуюся в беззвучных всхлипах, широкую спину бессильно уткнувшегося в камень лбом человека – полностью аннулируется…

…- Или то,- продолжил он, вонзив пылающий взгляд в мокроляссца, – что вы рассказывали о ваших обычаях, Кодексе рурихмов и приеме на службу в исключительных случаях валлинов, неправда?

Варуш потупил взор:

– Все правильно, но вот только в данном случае степень греха уж больно разная… Он проклинал себя за то, что сам, гордясь оказанной ему честью выступить ассистентом при камоку, даже и не попытался подумать о подобном решении вопроса – мысль взять на себя чужое проклятье, тем самым уменьшив его в два раза, поражала его до глубины души простотой и, одновременно, моральной трудностью выполнения.

Выдернутого прямо из лап смерти, кузнеца, после пережитого им еле способного передвигать ноги, поддерживая под руки, увели окружившие его нестройной толпой сыновья. Остальные участники действа по крутой тропе двинулись следом за ними – вниз, в уже начинающую просыпаться деревню.

Еще раз поразившись трехжильности Ле Грымма, по пришествию развернувшего в деревне, не смотря на бессонную ночь, чрезвычайно бурную деятельность, Варуш, чувствуя, что вот-вот свалится с ног, решил немного отдохнуть. В итоге, не рассчитав меры своей усталости, проспав до полудня, в обед он узнал, что Ле Грымм возглавил группу из самых крепких охотников и выступил в поход к месту побоища, дабы собрать оставшиеся на поляне оружие и доспехи убитых гуллей. С ними ушел и Хлои.

До самого возвращения добытчиков, как единственный из пришлых, кто остался без занятия (девушки вместе со знахаркой занимались ранеными, а малышки Ле Мло играли с местной ребятней), Варуш бродил по деревне. Смурной и неприкаянный, он шатался по селению без дела, дуясь на друзей за то, что его не разбудили и не взяли с собой, и, как-то совершенно пропустил мимо внимания разгоревшиеся у общинной избы бурные споры деревенских старейшин. Слегка спесивый, как и практически все мокролясские ланы, он закономерно счел, что склоки безродных туземцев его особы ни коим боком не касаются, и продолжил пестовать свою, в общем, совсем мальчишескую, обиду.

Лишь вечером, когда выборные старшины местных жителей упали в ноги вернувшемуся из похода за гулльим железом Ле Грымму, прося того принять их под свою руку, Варуш понял, насколько сильно он ошибался. Четко понимающий, что без столь опытного спутника, он с девочками не пройдет и трети оставшегося пути, Спыхальский похолодел. Пропущенные им мимо уха споры старейшин как раз очень сильно их касались – если лан Ассил согласится на их просьбу, то, как сеньор этих людей, он обязан будет остаться с ними, предоставив своим недавним попутчикам двигаться дальше самостоятельно. Учитывая молодость и неопытность последних – это было бы смертным приговором для них.