Златан Ибрагимович - Я — Златан

Однако газеты не успокаивались, и даже некоторые мои одноклубники стали нудеть в том духе, что «ему бы еще надо многому поучиться» или что «он еще такой неотесанный». Это трудно было переносить. Возможно, им нужно было раз и навсегда поставить меня на место. А то, видите ли, появился из ниоткуда, и за неделю привлек к себе внимания больше, чем все они за всю свою карьеру. Но, что еще примечательнее, на полупустых трибунах провинциальных стадионов, где мы играли, стали появляться отдельные солидные личности в строгих костюмах и при дорогих часах. Они явно не были местными.

Не уверен, понимал ли я тогда, что происходит, или хотя бы задумывался над этим. Но вокруг стали обсуждать этих ребят: поговаривали, что это опытные скауты из одного европейского клуба, специально приезжавшие оценить мою игру. Безусловно, слова того парня из Тринидада и Тобаго подготовили меня к такому возможному повороту событий, но это по-прежнему казалось мне нереальным, и я попытался обсудить данный вопрос с Хассе

Боргом. Но он старательно уходил от темы. Видно было, что ему она не по душе.

Хассе, это правда? Мной действительно интересуются иностранные клубы?

Расслабься, сынок.

Но кто же тогда эти люди?

Не имеет значения, — ответил он. — Мы тебя не продадим.

И я подумал: «Да, конечно, замечательно. Я никуда и не спе-

шу». И попытался тогда обсудить улучшение условий своего контракта.

Выдашь мне пять приличных матчей подряд, и я дам тебе новый контракт, — ответил мне Хассе. Я выполнил условие: здорово провел не пять, а все шесть или даже семь матчей. И после мы сели и стали обговаривать условия.

Я получил прибавку к зарплате в размере десяти тысяч, а позже и еще столько же. Я думал, что все в порядке и так и должно быть. Оказывается, я понимал не все. Я пришел к отцу и с гордостью показал ему свой контракт. Не скажу, чтобы он был сильно впечатлен. Вообще, нужно отметить, что отец сильно изменился. Он стал заядлым болельщиком, и, вместо того, чтобы погружаться в свои привычные пиво, войну и народную музыку, сидел и взахлеб читал все подряд о футболе. Когда он увидел пункт о возможной продаже в зарубежный клуб, то буквально подскочил.

Что за черт, — воскликнул он. — Здесь ни слова нет о том, сколько ты с этого должен получить.

И сколько же?

Ты можешь рассчитывать на десять процентов от суммы за твой переход. В противном случае они просто используют тебя.

Я подумал, что эти десять (или даже двадцать) процентов мне решительно не помешают. Но как было возможно их заполучить? Если бы в контракте была какая-то брешь, Хассе должен был бы упомянуть об этом, не так ли?

И я решился спросить у него. Я не хотел уступать так просто.

Послушай, Хассе, — начал я. — Я ведь могу рассчитывать на свои десять процентов в случае продажи?

Последовал ответ, которого я даже не ожидал.

Извини, сынок, — спокойно сказал он. — Так не пойдет.

Я рассказал об этом отцу, считая, что нам не следует отступать.

Но дальнейший ход событий я не мог себе даже представить. Отец пришел в бешенство и спросил у меня номер телефона Xac-

се. Он позвонил один раз, второй, третий. В конце концов, он дозвонился. Отец словно решил вцепиться в Хассе мертвой хваткой, и не был согласен ни на какие возражения (никаких «нет»!) на другом конце провода. Он потребовал назначить встречу, и это требование было удовлетворено: на следующее утро, в десять часов, мы должны были встретиться с Хассе в его офисе. Я заметно нервничал в ожидании этой встречи. Все-таки отец есть отец, и я не без оснований опасался, что он может выйти из себя. Так оно, в итоге, и случилось. Не откладывая в долгий ящик, отец принялся сыпать проклятиями и ударил кулаком по столу:

Мой сын вам что, лошадь?

Нет, разумеется, Хассе не считал меня лошадью.

Тогда почему же вы так обращаетесь с ним?

Да нет же, ничего такого мы себе не позволяем.

Примерно так выглядел этот диалог. В конце концов, отец

дал понять, что «Мальмё» меня больше не увидит, и что отныне я не проведу на поле и одной секунды, пока контракт не будет пересмотрен. Я заметил, как Хассе Борг становился все бледнее. Да, с моим отцом лучше не связываться. Он — словно рассвирепевший лев. В итоге, мы выбили эти десять процентов, а это уже кое-что да значило. Благодарить следовало исключительно отца, а вся эта история должна была послужить мне хорошим уроком. И тем не менее, я по-прежнему считал всех агентов жуликами и продолжал доверять Хассе Боргу. Он был для меня наставником, кем-то вроде второго отца. Он пригласил меня к себе на ферму, где я познакомился с его женой и детьми, а также с собакой и другими домашними животными. Также я спрашивал его совета при покупке (в рассрочку) своего «Мерседеса Кабриолета».

Ну, что еще рассказать про этот период моей жизни? Я стал 60лее уверенным в себе, смелее. Я забивал все больше красивых голов, так что многочасовая отработка бразильских приемов начала приносить плоды. Если в юношеской команде мне приходилось тяжело из-за всех этих бесконечных упреков («О, он опять злоупотребляет дриблингом» или «Он не играет на команду»), то сейчас меня приветствовали с трибун и мне аплодировали. А я отвечал поклонникам взаимностью, понимая это как еще один свой шанс и стараясь показывать еще лучшую игру. Конечно, недовольные оставались. Но им приходилось помалкивать, когда мы выигрывали, а публика выражала мне свои симпатии.

Охотники за автографами, рев трибун, плакаты с моим именем — все это давало мне дополнительные силы. Я находился в отличной форме. В выездном матче с «Вестеросом», уже в добавленное время, я принял передачу от Хассе Маттисона, перебросил мяч через себя и пару соперников (одним из них, помню, был Майсторович) и спокойно «положил» мяч в сетку.

За сезон в Суперэттан я забил двенадцать голов — больше всех в «Мальмё», мы вернулись в Аллсвенскан, а я был признан полезным для команды игроком. Я уже не был индивидуалистом, как отзывались обо мне раньше. Я стал отличать хорошее от дурного, и всякий раз, когда вокруг моего имени в очередной раз полнималась истерия, просто отделывался шуткой.

Все проблемы общения с журналистами остались позади. Я был с ними откровенен, рассказывал о своей игре и своих «тачках», не забывая «скромно» упомянуть, что «я такой один» или что «я — это я». В общем, никакой скромной чуши. И, я полагаю, на меня стали смотреть, как на что-то совершенно новое, вроде феномена. Я не произносил всех этих банальных и избитых выражений типа «Мяч — круглый».

Я был более открытым, старался говорить от души. Я разговаривал естественно, почти как дома, и даже Хассе подметил, что я завоевал популярность, и те самые скауты, наверное, уже снова притаились где-нибудь в кустах. «Но нам следует оставаться спокойными», — добавлял он при этом.