Keith Richards - Life

Я написал в своей тетрадке:

После пребывания здесь месяц или около того, вырисовывается странный цикл. На протяжении недели эскадрильи стрекоз устраивают летное шоу, достойное Фарнборо, а потом исчезают. Как бы то ни было, через несколько дней прилетают стаи маленьких оранжевых бабочек и начинают опылять цветы. Кажется, это какая-то система. Я обитаю здесь в соседстве с несколькими видами. Две собаки, один кот. Рой (Мартин) и Киоко, его японская дама (или в обратном порядке, Киоко с Роем, её ист-эндским бриллиантом) Потом Ика, прекрасная (но неприкасаемая) дворецкая. Что за женщина! Балийка! Мистер Тимоти, милейший местный черный джентльмен, который ухаживает за садом и у которого я покупаю смастеренные его женой корзины и поделки из пальмовых листьев. Да, и еще несчетные полчища гекконов (всех размеров) и, возможно, одна-две крысы. Тостер (кот) честно зарабатывает себе пропитание: ловит больших мотыльков! Еще имеются яванский и балийский бармены (злыдни). Местные морячки добавляют колорита. Но завтра мне пора обратно в холодильник. Опять паковаться. Пожелайте мне удачи.

Это было написано в январе 2006-го, после перерыва в туре Bigger Bang на рождественские каникулы. Я собирал вещи, чтобы снова ехать играть: сначала на Суперкубке в феврале, а после этого, через две недели, мы давали один из самых грандиозных рок-н-ролльных концертов за всю историю — в Рио, для двух миллионов человек. Получалось довольно хлопотливое начало года. А ровно за год до этого я прогуливался по пляжу, карабкался по камням, и на берегу на меня набрел Пол Маккартни — как раз перед тем, как он сам должен был играть на Суперкубке. Определенно, это было самое необычное место для нашей встречи после стольких лет, но, определенно, самое лучшее, потому что у нас обоих было время поговорить, может быть, в первый раз с тех самых ранних дней, когда мы находили покупателей для песен еще до того, как их сочиняли. Он просто заявился ко мне и сообщил, что узнал, где я живу, у моего соседа Брюса Уиллиса. «Да я так просто зашел. Ничего, ты не против? Извини, что не позвонил’’. Учитывая, что я к телефону все равно не подхожу, по-другому он бы меня никак и не выловил. Я чувствовал по Полу, что ему очень нужно отвлечься от своих дел. Пляж там длинный, и, конечно, такие вещи понимаются только потом, задним умом, но что-то у него в жизни было явно не в порядке. Его разрыв с Хэзер Миллс, которая в тот раз приехала с ним, был уже не за горами.

Пол начал заглядывать каждый день, когда его дитё укладывали спать. Я, в общем-то, никогда его как следует не знал. С Джоном мы остались довольно много, Джорджа и Ринго я тоже знал, а с Полом мы как-то серьезно не пересекались. Но нам обоим было реально приятно повидаться. Мы мгновенно освоились, начали болтать о прошлом, о том, как пишутся песни. Разбирали такие удивительно простые вещи, как различия между Beatles и Stones и то, что Beatles были вокальным бэндом, потому что каждый у них мог петь соло, а мы были больше музыкантским бэндом — у нас был только одни фронтмен. Он рассказал, что из-за его леворукости они с Джоном могли играть на гитарах как зеркальные отражения, следя за руками друг друга. И мы попробовали играть точно так же. Мы даже начали сочинять вместе песенку — номер Маккартни—Ричардса, слова к которой много недель провисели у меня на стене. Я спросил, а не слабо ему сыграть Please Please Me на Суперкубке, но он сказал, что их там положено уведомлять обо всем за недели. Я помню, как он потешно изображал эту вещь голосом Роя Орбисона, и мы и её спели таким манером. Еще мы стали обсуждать надувные собачьи конуры, которые бы выглядели как сидящие внутри них собаки: пятнистые для далматинцев и так далее. Потом мы перешли на подробности одного бизнес-проекта, который собрались провернуть: какашки знаменитостей, высушенные на солнце и очищенные дождевой водой, — мы бы подписали знаменитостей, покрыли бы их пожертвования шеллаком и нашли бы какого-нибудь художника с именем, чтобы их разукрасил. Элтона бы мы уговорили — он свой парень. Джордж Майкл — он тоже бы пошел. Ага, а что насчет Мадонны? Короче, от души повеселились. Вообще хорошо провели время вдвоем.

Теперь, год спустя, через две недели после выступления на Суперкубке, мы направлялись на Копакабану, чтобы дать бесплатный концерт, который оплачивало бразильское правительство. Там построили целый мост над дорогой вдоль Копакабаны, который шел от нашей гостиницы прямо к сцене на пляже, специально для нас. Когда я смотрел потом этот концерт на видео, я понял, что был сосредоточен как черт. Вид — лютый! Звук, чувак, — здесь не должно быть, никаких проколов, и хрен с ним с остальным. Я превратился в какую-то няньку, везде бегал и смотрел, чтобы все шло как надо. И это понятно, учитывая, что мы играем для миллиона человек, и половина из них в другом сегменте пляжа, дальше, так что я дергался, хватит ли напора или звук где-то по дороге превратится в кашу. Нам было видно только четверть слушателей. Экраны были расставлены на две мили вперед. Это могло оказаться моим триумфальным прощанием — если не считать пары концертов в Японии, — последним словом долгой музыкантской карьеры. Потому что скоро после этого я рухнул со своего сука.

Мы четверо прилетели на Фиджи и остановились на одном частном острове. Пошли устраивать пикник на пляже. Мы с Ронни отправились купаться, а Джозефина с Патти хлопотали насчет обеда. Там был гамак, и, кажется, Ронни его занял — успел первый, когда мы вылезли обсыхать после океана. И там было это дерево. Никакая не пальма, забудьте вообще. Это было какое-то корявое сучковатое дерево, нависавшее над самой землей, практически горизонтальный сук.

Было ясно, что люди там раньше уже сидели, потому что кора совсем сошла. И высоты там было, по моим прикидкам, футов семь. Так что я просто сидел на этом суку, ждал обеда и обсыхал. Потом нам кричат: «Обед готов». А передо мной был еще один сук, и я подумал: схвачусь сейчас за него, чтоб не прыгать, а аккуратно соскользнуть. Но я забыл, что ладони у меня еще мокрые и что на них песок и все такое, и я схватился за этот сук, но руки не удержались. Так что я совершил жесткую посадку на пятки, дернулся башкой назад и стукнулся о ствол. Сильно. И все. Я ничего не почувствовал в тот момент. «Все нормально, родной?» — «Угу, все нормально». — «фу, ну ты так больше не делай, ладно?»

На Третий день я все так же чувствовал себя прекрасно, и мы поехали гулять на яхте. Вода была гладкая как зеркало, но только мы чуть-чуть выбрались в открытое море, покатили эти огромные тихоокеанские валы. Джозефина, которая была впереди, говорит: ого, идите посмотрите. Я иду к ней на нос, а тут как раз поднялся вал, и от этого я опрокинулся назад спиной, бросило прямо на сиденье. И тут вдруг что-то сорвалось. Ослепляющая боль в голове. Надо, говорю, срочно поворачивать назад. И даже в тот момент подумал, что это все, продолжения не будет. Но болело все сильнее и сильнее. У меня никогда не болит голова, а если и болит, то я глотаю аспирин, и все проходит. Я этим делом не страдаю. И всегда жалко других, например Чарли, у которых бывают приступы мигрени. Не представляю, что это такое, но в тот раз у меня было, наверное, что-то похожее.