Keith Richards - Life

Дебора Диксон

На следующий день мы починили ветровое стекло и подняли якорь с новой надеждой, но без Деборы, которой хватило переругиваний в машине и полицейских участков, и поэтому она решила вернуться в Париж. Лишившись чужого присмотра, мы поехали в сторону Валенсии. И между Барселоной и Валенсией Анита и я обнаружили, как сильно мы интересуем друг друга.

За всю жизнь я ни разу не подкатывал к женщинам. Я просто не знаю, как это делается. Инстинктивно я всегда оставляю это ей самой. Что не очень нормально, но я не способен исполнить этот трюк с подкатом: «Эй, красавица, как дела? Может, уединимся?» Я в таких случаях проглатываю язык. Наверное, все женщины, с которыми я был, — им приходилось снимать меня, так или иначе. Но, с другой стороны, я подкатываю по-своему — создаю поле невыносимого напряжения. Кому-то придется что-то сделать. Она либо просекает тему, либо нет, но сделать первый шаг я не способен. Я всегда знал, как действовать в женском окружении, потому что из двоюродных у меня большинство были сестры, и я чувствовал себя очень уютно в их компании. Если им интересно, сделают первый шаг сами. Вот чему меня научил опыт.

Так что первый шаг сделала Анита. Я просто не представлял, как можно полезть к девушке друга, пусть даже он превратился в сволочь даже по отношению к ней самой. Такой вот во мне живет сэр Галахад102. А ведь она еще и красавица. Мы все сближаемся и сближаемся, и вдруг — раз — в отсутствие своего мужчины она набирается смелости разбить лед и послать все к чертям. На заднем сиденье «бентли» где-то между Барселоной и Валенсией Анита и я посмотрели друг на друга, а напряжение уже зашкаливало, и вот не успел я опомниться, как она делает мне минет. И тогда напряжение исчезло. Уф-ф. И вдруг мы теперь вместе. Когда тебя застигает такое, говорить как-то не хочется. Ощущаешь даже без всяких слов — огромное чувство облегчения, что вот сейчас что-то разрешилось.

Стоял март, в Испании это уже весна. В Англии и Франции мы все ежились, зима зимой, но стоило перебраться через Пиренеи, как уже через полчаса наступила весна, а к моменту, когда мы добрались до Валенсии, — и вовсе лето. До сих пор помню аромат апельсиновых деревьев в Валенсии. Вообще, когда впервые ложишься в постель с Анитой Палленберг, все очень хорошо помнится. В Валенсии мы остановились на ночь и взяли номер под именем графа и графини Зайгенпусс, и тогда я в первый раз переспал с Анитой. А из Альхесираса, где мы уже были графом и графиней Кастильоне, паромом и машиной добрались до Танжера и поселились в отеле El Minza. Там, в Танжере, находились Роберт Фрейзер, Билл Берроуз, Брайон Гайсин, его друг и соратник по «нарезкам»103, еще один хиппующий выпускник публичной школы, и Билл Уиллис, декоратор особняков экспатриантов. Нас встретила стопка телеграмм от Брайана с требованием, чтобы Анита вернулась и забрала его. Но мы не собирались никуда трогаться, кроме как в старый город, в танжерскую касбу. Где-то неделю у нас непрерывный трах-трах-трах в этой самой касбе, мы резвимся, как кролики, но и гадаем одновременно, как со всем этим будем разбираться. Потому что в Танжере мы вообще-то ждем Брайана. Ведь мы его ссадили только для того, чтоб он подлечился. Как помню, и я, и Анита старались держаться приличии по крайней мере друг перед другом. «Когда Брайан приедет в Танжер, сходим туда-то и туда-то». «Давай позвоним, узнаем, как там его здоровье». И все в таком духе. И одновременно думаем о нем в самую последнюю очередь. То есть, по правде: «Блядь! Брайан появится в Танжере, и придется начать играть в игры». «Да уж, хоть бы он коньки откинул, что ли». Опять же с Анитой большой вопрос: она с ним или она со мной? Мы понимали, что создаем неуправляемую ситуацию, может быть, угрозу существованию группы. И мы решили сдать назад, предпринять стратегическое отступление. Анита не хотела бросать Брайана. Не хотела уходить — сплошные слезы и сопли. Она переживала о том, как это скажется на Stones, будто это великое предательство, которое может все обрушить.

I just can’t be seen with you...

It’s too dangerous, baby...

I just can’t be, yes I got to chill this thing with you 104 .

Песня под названием Can’t Be Seen

Мы съездили к Ахмеду — поставщику гашиша, о котором тогда, на заре наркоэпохи, ходили легенды и с которым Анита познакомилась на пару с Крисси Гиббсом в предыдущий визит. Низенький марокканец с фарфоровым китайским сосудом на плече, который шел и все время на них оглядывался, провел их через медину наверх, к Минзе, и впустил в крохотную лавку, в которой не было абсолютно ничего, кроме шкатулки с драгоценными марокканскими цацками и огромных запасов гашиша.

Его лавка стояла на ступенчатом склоне, который называется Эскалье-Валлер и спускается от Минзы, — один из одноэтажных магазинчиков по правой стороне, которые задами выходили на сады Минзы. Ахмед начинал с одной лавки, потом завел себе еще две прямо над ней. Между ними шел лестничный проход — внутренний, запутанный, как лабиринт, — и, пройдя в верхние лавки, ты обнаруживал несколько латунных кроватей с цветастыми бархатными матрасами, на которых можно было как следует дунуть и отрубиться на денек или два. А потом ты приходил в себя, и он давал тебе еще дури, чтобы ты отрубился еще сильнее. Комната сильно напоминала подвал и была увешана всеми чудесами Востока: халатами, покрывалами, изящными светильниками... пещера Аладдина, в общем. Сама лавка была жалкой халупой, но внутри он украсил её как дворец.

Ахмед Дырявый Лоб, как мы его называли, потому что молился он так усердно, что заработал ямку посреди лба. Он был хороший продавец. В первую очередь мятный чай, потом уже трубка. Любил слегка попроповедовать, поэтому, когда вручал трубку, обычно рассказывал тебе об очередном невероятном приключении Пророка в пустыне. В общем, доблестный представитель своей религии и неунывающий оптимист. Плюс, конечно, классический марокканский ловчила. С щелью между зубами и этой его шикарной нестираемой улыбкой. Стоило ему начать улыбаться, и улыбка больше не сходила с его лица. И скалится на тебя, и скалится. Но у него водилась такая фантастическая шмаль, что ты практически попадал в страну молочных рек и кисельных берегов. После нескольких раундов это почти напоминало кислоту. А он все входил и выходил с засахаренными фруктами и конфетами. И было очень трудно оттуда выбраться. Думаешь, что пропустишь по-быстрому и займешься своими делами, но заниматься чем-то другим получалось крайне редко. Ты мог оставаться там круглые сутки, день и ночь напролёт, ты там мог поселиться. И всегда на заднем плане завывало «Радио Каир» — с помехами, всегда слегка недонастроенное.