Алексей Цветков - Король утопленников

На фронте Славоз бегал в бараньем цилиндре и громыхал вперед себя из винтовки. Потом какой-то солдат сказал: нужно снять оборону и двигаться в Волокое, где теперь самоуправление. «Волокое» было написано на вокзальной станции. Славоз раньше сюда не попадал. Из каменных обитаемых зданий в Волоком стоял только завод с остывшими трубами. Ночью кому-то оттуда давались фонарем маяки. Самоуправление состояло в том, что дети рабочих бегали по цехам с полыми, недоструганными заготовками для будущих винтовок и стучали друг друга этим дубьем по головам. Такое самоуправление не понравилось твердоватой натуре Славоза. Но болтливому солдату, снявшему его с фронта, все уже успели подчиниться и разбежаться. Внутренние и наружные углы цехов воняли мочой, как будто тут теперь что-то из нее делали. Вечером Славоз вскочил на так и не остановившийся поезд. Во многих купе ехали вещи без людей. Славоз сел, угостился от этих вещей и всю ночь проспал на ни- чьем тюке, не замечая дороги. Утром неизвестно где их поджидал пулемет Стекла во всех вагонах брызнули внутрь и наружу. Задетый в руку, Славоз пригляделся с полки и понял, что за пулеметом тот самый солдат, что всех отпустил, хотел окликнуть его, но пуля вошла туда, где шея вставлена в плечи. Солдат-пулеметчик гордо прошел по расстрелянным вагонам вставшего состава, узнал Славоза, прибитого пулями к ничьим вещам и назидательно сказал: «Ай-яй-яй, упалочка», — видимо на каком-то новом языке, которого никто еще не выучил. В бороде его укусила мошка и пулеметчик ее сцапал пальцами и разгрыз. А потом зацепил тело Славоза длинным стальным крюком, загнутым с двух концов, и поволок его, такое же ничье, как все здешние вещи, за собой по проходу в тамбур. 10

Ты представляешь, что пятно — форма жизни, вирус, для которого ты, а точнее, твой компьютер, а еще точнее, ты, сцепленный с твоим компьютером, — труп, среда, где разводится эта личинка. Она сканирует тебя для собственных нужд снаружи и изнутри, как будто она и есть граница между «нутром» и «наружью». Таков старт ее жизнедеятельности. Начальный опыт, за которым последует уготованная ей более масштабная судьба за пределами твоей биографии и компьютера.

Ты опасаешься, а точнее, уже откуда-то знаешь (уверенность такой степени никогда ведь не подводила?): пятно угрожает твоему будущему. Оно означает злокачественное развитие. Пятно есть пытка, механизм которой всегда ускользает от тебя. Оно выделяет что-то, из-за чего тебя как бы и не было никогда. Оно сообщает: кто-то важный и надежный, любивший тебя, больше не любит и отказался это делать навсегда. Оберегатель не смотрит в твою сторону. Пятно становится вопиющим отовсюду намеком. Ты его слышишь, видишь и читаешь. Кликаешь — откликаешься. О нем говорят, не замечая его, все, кого ты знаешь. Оно, а точнее, те ежедневные ссылки, которые в нем открываются при нажатии, запирают тебя прочнее, чем в тюрьме, склепе, а еще точнее, как в гробу, и пятно тогда — твой надгробный камень с нечитаемой, как во сне, эпитафией. Оно адресовано тебе, как вирус, возникший, чтобы убить только одного человека. Пятно — это тотенкопф, мертвая голова или другой фрагмент трупа неизвестного в комнате, где ты проснулся и откуда нет выхода, а в гладких белых стенах нет ни дверей, ни окон, ни швов. Ты обручен с ним, пока не растаешь, пока не утонешь в пятне. Оно может растворить.

В нем можно утонуть. Пятно делает тебя абсолютно голым, ведь ты не знаешь, кто еще все это читает. Настолько голым, что ты боишься растаять. Как будто тебе сказали, что все, что с тобой было, — не раз показанный фильм и ты выдуман сценаристом, то есть ты один не знаешь, что будет с тобой, не читал, что написано дальше, потому что ты не существуешь. Ты не можешь отказаться от пятна и от ссылок, как от наркотика. Таких ссылок не может быть, и ты начинаешь подозревать, что пишешь и создаешь их сам, под чьим-нибудь гипнозом. Раздвоенный драгдилер, впаривающий товар самому себе. Более правдоподобных объяснений у тебя нет. Еще ссылки могут браться из «подслушивающего» устройства, всевидящего шпиона-паразита, тайно проникшего в тебя, но это уж совсем фантастика. Зачем это кому-то? Ты ни с кем не говоришь о пятне, хотя и пробовал, останавливаешься. Но с тобой говорят о нем все, если правильно слушать. Ты боишься, что, если не получать этих писем, не смотреть на него, не нажимать, не читать ссылок, случится с тобой плохое, например, смерть, и еще тебе кажется: то, что случится в случае твоего отказа, гораздо хуже смерти, еще необратимее, но названия этому тебе не сообщают. Пятно — пища твоего сознания, но оно же и плоть твоего сознания, так ты становишься саможором. Пятно происходит оттого, что ты виноват, но в чем, ты не узнаешь. Ты осведомлен, что пятно может заставить тебя сделать нечто действительно запретное, что тебе никогда не было нужно, и ты не будешь знать, зачем так поступил. Когда приходит пятно, тебе кажется, что некто тебя невидимо трогает везде, а когда ты начинаешь читать про себя, чувство, будто отовсюду подергивает током. Пятно как татуировка, которую тебе делают неизвестные, пока ты не в сознании. Или как ожог, истории которого не помнишь.

Ты ощущаешь его своим главным достоянием все сильнее и четче, но ты читаешь об этом своем ощущении в этой ссылке, кликнув по пятну, и начинаешь сомневаться и представлять, какие лица будут у милиции, ну или у разведки, если ты обратишься.

У них будут лица осторожных докторов. Никто тебе не ответит, как так выходит, что весь ты просвечен невидимым лучом, поперечный срез которого и есть это пятно.

Тебе вздумалось ненадолго бежать от пятна. Давно нужно было по делу в Питер и проведать отца.

Вода мартовской Невы как давно не тертое безответное серебро. Ты вышел из Эрмитажа и смотрел на легкий катер сквозь бледный непрозрачный дождь. Негр, вышедший оттуда же, внимательно смотрел на тебя и курил. И как она тут отдыхала? — спросил ты молча о маме. Ты сколько раз ни приходил, только уставал. И тут же забеспокоился, попадет эта питерская мысль в ссылку или нет, и будут ли вообще тебе новые пятна-ссылки, когда ты вернешься?

В обратном поезде случился сон о посылающем. Он не идет, но приближается. Рука вытягивается в коридоре смутной гостиницы, чтобы тронуть тебя. В ответ ты прячешь свою руку за спину, как будто это поможет, как будто у тебя руки и нет. Он стоит там, и локоть его уже опускается до земли, а дальнейшая длань растет к тебе. Вблизи она привычного вида и размера. Если бы локоть посылающего не упирался в ковер, нельзя бы было держать на весу такую длинную шести-наверное, метровую конечность. Сам он стоит там, неразличимо далекий, а пальцы его танцуют у самого твоего лица, они нормальные, не больше и не страшнее твоих, спрятанных, и сейчас тебя возьмут за нос. И тут, хоть и знаешь, что полагается бояться — весь сон с пометкой «ужастик» на коробке, — ты видишь, что рука посылающего прекрасна. Она лучше всего, что ты видел во сне и наяву. Она — король растений и предел мечтаний. Такая рука может быть у любимой куклы. А вот он сам, так ли он хорош, не можешь понять на таком расстоянии при таком освещении, слишком он отстоит. Не дает тебе из гостиницы уехать. Тут твое место. Ты просыпаешься с грустно-радостным, мудрым открытием: в гостинице ты не живешь, а работаешь. Ты — кто-то из персонала. «А если послано не мне, а кому-то еще через меня оно?» — задаешься ты, совсем просыпаясь под утренний рэп проводницы: «Кому нужны билеты? Щас закрою туалеты!» Открыл глаза: хладный блеск стальных лягушек, удерживающих над тобой полку. Напротив смеженные веки спящего — два кофейных зерна.