Александр Баунов - Миф тесен

И вот вам риторическое упражнение: произнести речь от имени Сергеева — представителя России в ООН, произнести речь от имени Матвиенко — депутата Верховной рады или кандидата в президенты Украины на Майдане. А зная Валентину Ивановну, не сомневаюсь, что, раскрывшись по иному в украинских условиях, точно могла бы претендовать.

Тут ведь не надо даже напрягать фантазию, как в случае с русским американцем Духовным. Моя семья побывала за ХХ век несколько раз русской и украинской, последнее перемещение произошло в 60-е, мама, впрочем, успела окончить луганский институт. У моего знакомого львовского журналиста имя и фамилия точно такие же, как у друга детства из ярославских дворов. Друг из дворов, впрочем, уже почти четверть века законопослушный гражданин Французской Республики.

В нынешнем украинском правительстве ненавидимый многими по другую сторону границы Арсен Аваков, как известно, родился в Баку, а министр иностранных дел Павел Климкин — в Курске, министр энергетики Продан — в Норильске, министр соцполитики Денисова — в Архангельске (перебралась в Киев по комсомольско-юридической линии в 1989 году), министр финансов Шлапак — в Иркутской области, ну и т. д. Разумеется, в нем множество людей, родившихся «где положено», а не где попало. Но и это рождение «где положено», не было им гарантировано. И то же самое в российских властях и среди российских подданных.

Не так уж сложно представить себе многих нынешних украинцев в числе граждан России, радующихся вместе с телевизором «возвращению Крыма домой». А жителю России, если он на минуту возьмет паузу, не так уж трудно представить, что это у него отобрали Крым и ему перекрывают газ и горячую воду. Ведь безоговорочность, с которой каждый радуется успехам своих, примерно одинаковая по тембру.

Как в античных контроверсиях, связь с позицией украинского или российского большинства у людей образуется не только в результате личного выбора или каких-то врожденных склонностей к Европе или Азии, демократии или авторитаризму, а в силу связи с местным пространством и пейзажем, в который человек попал по велению судьбы.

Не просто свободолюбивый, но и ощутимый антимосковский пафос Майдана во многом объясняется именно этой недостаточной эмансипированностью: недостаточно ясна разница, поэтому на ней надо особенно горячо настаивать. Отсюда же совершенно особенное раздражение, особенно злые и презрительные слова, которые русские патриоты приберегают для украинцев — таких не услышишь даже в адрес прибалтов или грузин.

Это не к тому, что позиция большинства русских или тем более большинства украинцев ничего не весит. Но, взвешивая свою и чужую, хорошо бы иметь в виду и эту совершенно реальную в наших краях возможность прожить жизнь других. И не про то, что все мнения равноценны, а про то, что оказаться на противоположной стороне баррикад человеку гораздо легче, чем ему кажется — особенно если его нынешняя позиция совпадает с гласом собственного народа. Сначала судьба определяет принадлежность к большинству, а выбор — согласиться или нет, отклониться или нет, где и насколько — происходит уже по отношению к ней.

И, конечно, это не про надоевшее «один народ». Народы разные, хотя и с большим количеством совместно нажитого имущества и прочего ценного и не очень багажа. Однако почти каждый мог оказаться представителем другого народа — того, который он сейчас бранит и ненавидит. По крайней мере, мысленно поставить себя на место другого. Античная этопея тут, если не решит политического конфликта, как не прекратила она Троянской войны, то точно поможет увидеть в противнике не иное биологическое существо, а более чем вероятного себя и отнестись к нему соответственно.

Годовщину Майдана отметили в Киеве как день победы и день скорби в одну дату, смесь 22 июня и 9 мая. С той разницей, что события следовали в обратном порядке: сначала было 9 мая, потом 22 июня, сначала победа, потом вой­на. Впрочем, при революциях так часто бывает. Но если бы не внешняя военная интервенция, внутренняя победа не ставится под сомнение. Тут все ясно: Майдан в отличие от московского протеста победил, и это победа света над тьмой.

Одной из главных тем Майдана была гордость при сравнении себя с Москвой двухгодичной давности. В самом деле: москвичи вышли за Россию без Путина и разошлись. Киевляне вышли за Украину без Януковича, и вот она — Украина без Януковича.

Среди главных настроений Майдана — счастье находиться среди единомышленников (так прилежный ученик из затрапезной школы, поступив в хороший университет, с радостью обнаруживает себя среди равных) и гордость друг за друга: за собственную честность, смелость, доброту, жертвенность, стойкость, особенно хорошо заметные на фоне российских соседей.

Похожая радость широко присутствовала в зимней Москве 2011/12 года. Здесь тоже гордились собой, что собрались честные, неравнодушные, самостоятельные, добрые, смелые и просто умные, наконец: те, кто понимает, как устроен мир; лучше, чем несвободные, робкие, равнодушные и просто неумные.

Однако, расширяясь, это вполне многочисленное сообщество скоро уперлось в свои границы. Осознающая себя лучшей часть уперлась в худшую — или, во всяком случае, в другую. В людей, про которых ясно было, что они никогда не выйдут ни на какую московскую улицу против Путина. И даже в тех, кто вышел бы за.

Сначала эту часть, которую в переводе на современный украинский назвали бы «ватой», зло высмеивали. Потом устыдились и передумали. Начали публиковать статьи «Света из Иванова, прости». Задумчивые статусы о том, как нехорошо самостоятельным, образованным, неравнодушным, добрым отгородить себя от тех, других, кому бог не дал, у кого не было условий, кто еще не дорос, заклеймить и по ним пройти. Неправильно травить артистку-благотворительницу, которая выступила за Путина: в конце концов, мы за свободу или за единственно правильное мнение, только другое?

Раз на улицы вышла честная и думающая часть, она же не могла от уличного морозца перестать думать — в том числе и над вопросом, почему так много тех, кто не вышел. Ведь в таком случае она бы перестала быть честной и думающей частью, а значит, потеряла бы и право на смену власти: не очень честных и недостаточно думающих там и так навалом, какой смысл?

Трезво размышляя, московские протестующие поняли: людей, в которых они уперлись, этих самых других, можно привлечь к протесту только под левыми или националистическими лозунгами. Так и начали делать немногочисленные в тех зимних событиях левые и националисты. Но для остальных это уничтожало весь смысл протеста. Вместо России без Путина это дало бы Россию с Путиным в квадрате — не мягче, а круче, не буржуазнее, а совковее.