Александр Баунов - Миф тесен

Можете поиграть в дружеской компании в такую игру: выбрать страну и выдать пассаж про ее уникальность, и пусть друзья угадывают — уникальную, ни на какую другую не похожую, мост между Востоком и Западом, невероятно страдавшую, пережившую войны и революции, диктатуры, тоталитарные эксперименты и потерю территорий, восставшую, внесшую уникальный вклад в цивилизацию… Венгрию, Армению, Германию, Грецию, Грузию, Италию, Испанию, Португалию, Китай, Индию, Индонезию, Францию, — и так без конца.

Я не к тому, что Россия не особенная. Она очень, очень особенная. И не к тому, что она не уникальная. Ещё какая уникальная. Просто эту уникальность надо правильно понимать. Не надо понимать ее как единственное цветное пятно на сером фоне. Или пятно белое: мы единственные, чистые, лучшие. Или — как у нас это чаще делают с упоением, — пятно черное: мы страдали. Или — мы худшие. Интеллигентский разговор о том, что Россия — худшее место на свете, где все не как у людей, — это ведь тоже вариация на тему о том, что мы совершенно особенные, абсолютно не такие, как все, самые страшные в мире, самые безнадежные. Это ведь тоже разговор про то, что совершенно неуместно сравнивать нас с любой другой страной. А тут уж советский ли, антисоветский, как говорил Бродский, какая разница?

Россия не цветное на сером и не черное на белом (или наоборот), Россия — цветное на цветном, одна из красок мира, одна из его нот. Россия — одна из стран, живущих в истории, по тем же историческим законам, что и другие.

Когда уколешься сам, больно. Когда укололся другой или колешь другого — не так. Но только очень примитивное, древнее, архаическое сознание делает из этого вывод, что только я существую по-настоящему или что я лучший и особенный. Потрясения вообще разрушительны, а не только в России. Взять хотя бы падение Рима: думаю, что римлянам совершенно справедливо казалось, что никто не испытывал подобных потрясений. Вот уж кто имел право.

Мне кажется удивительным, в частности, как люди, называющие себя христианами и заявляющие, что смотрят на мир с церковных позиций, настолько превозносятся над другими народами, что даже приблизительно не хотят ставить их историю, их географию, их страдания, их опыт рядом с собственными. Чтобы на одном уровне или выше — и речи не идет.

Это странно, потому что христианин, как мне кажется, по меньшей мере должен хотя бы ставить в один ряд с собственной географией и собственной историей то место, то время, тот комплекс государств и народов, который выбрал Бог для того, чтобы воплотиться, умереть за грехи мира и создать церковь. Уж вот эти-то события, эти места, эти времена для христианина должны быть абсолютно уникальными — если не выше, то хотя бы сопоставимыми с историей его собственной страны.

Любовь должна быть трезвой. Лучше любить за реальные черты, чем за вымышленные, еще лучше — просто так, ни за что, а не за то, что самая умная, самая красивая, с самым трудным детством. Потому что тогда можно смело смотреть вокруг и не бояться увидеть мир таким, какой он есть: ведь тогда не страшно встретить умнее, краше и с детством потяжелее.

Гребенщиков и Макаревич выступили против Путина, записали ролик и песни: теперь они — отдельно, власть — отдельно, как в советские времена. Полиция конфисковала картину с петербургской выставки, автор полотна бежал за границу. Новосибирский художник получил официальную бумагу о «запрете художественной деятельности». Против зарубежных артистов эстрады расследуют уголовные дела, ведущего канала «Культура» уволили за аморалку.

«Ну так что вы удивляетесь? У вас ведь путинский режим, — говорят иностранцы. — Открыли на тринадцатом году». — «Да уж, нашли чему удивляться на тринадцатом году путинского режима», — отвечают им самые безутешные в России. И ошибаются.

Происходящее удивительно. Путин у нас один, а режимы — теперь ясно, что разные. Как я объяснял иностранцам популярность Путина в начале и середине нулевых? Вы думаете, у нас страшная диктатура, а русским людям кажется, что они свободны, как никогда. С одной стороны, материальная свобода, которой никогда прежде не знал русский человек: любой дефицит, в борьбе за которым провели полжизни целые поколения, загранпаспорт с так и не увиденным Парижем теперь в шаговой доступности. А с другой — духовная свобода: книжки, фильмы, церкви — самые разные.

Власть впервые в российской истории не учит граждан, как им жить, как думать, что смотреть и читать, как верить, с кем встречаться, камо грясти.

В политику гражданам нельзя, в экономику — под надзором, зато умственная деятельность, частная жизнь впервые в русской истории свободны. Неведомая здесь прежде легкость бытия: власть без идеологии с огромным приватным пространством, со сферой личного целиком за скобками. Бескрайние просторы русского прайвеси, впервые в истории родная страна действительно широка.

Тот же Гребенщиков еще три года назад говорил газете: живем в эпоху немыслимой свободы. Вы думаете, он про что? Про то самое, про что я — иностранцам.

Но русский человек у власти не может быть долго широк, рано или поздно он сузится. Теперь иностранцам приходится говорить про режим ровно противоположное.

Все заметили какую-то важную перемену, которая происходит с российской властью с 2012 года. А что случилось-то? Был умеренный авторитарный режим, остался умеренный авторитарный режим. А чувствуем, что другой. В чем дело?

По большому счету существует два типа авторитарного правления. Одно опирается на разных непростых граждан, а другое, наоборот, на тех, кто попроще. При первом — правитель вместе с элитой против не доросшего до власти народа: сдерживаем народную стихию — для ее же блага. При втором — правитель с народом против элиты: показываем, где ее место.

Одна власть опирается на бюрократию, бизнесменов, менеджеров, профессуру, военных, экономистов, программистов, вообще на всех, кто чувствует себя в стране выше среднего. Другая — на тех, кто чувствует себя ниже среднего. Эта говорит простому человеку: нет никого лучше тебя, такой, какой ты есть, ты прекрасен. Твои ценности — мои ценности, твои мысли — мои мысли, твои вкусы — мои вкусы, те, кого ты не любишь, — мои враги. Да, мне наверху приходится иметь с ними дело, у нас же не 1937 год. Но — исключительно зажавши нос, а так — я с вами. А эти у нас еще повертятся.

Из одной диктатуры в другую — из олигархической в популистскую — у нас сейчас и переход. Вот вам и публичные выволочки президента министрам по телевизору — нам внове, а белорусский зритель такими давно развлекается; и антикоррупционные дела с увольнениями на самом верху, хотя раньше бюрократов не сдавали; и Говорухин вместо Михалкова как главный придворный режиссер; и полпред с завода; и народные конспирологи во главе парламентской дипломатии с Министерством культуры. Возрождение Героя Труда, школьной формы и ГТО. Байкеры с иконами Сталина не отдадут наших сирот западным извращенцам.