Сьюзан Палвик - Мышиная судьба

«Милая, – отвечает за меня доктор Крантор, – грызун не знает сказок. Он всего лишь мышь. Только люди рассказывают сказки».

«Но Родни же может говорить. Родни, ты знаешь какую-нибудь сказку? Расскажи мне сказку, Родни».

«Давным-давно, – начинаю я… так, а эта странная фраза откуда взялась? – жила-была мышь, которая помнила, как была лошадью».

«Ой, здорово ! – Пиппа хлопает в ладоши – “Золушка”! Обожаю её».

Мои усики вздрагивают от ликования. «Правда? Есть сказка о мыши, которая была лошадью? В самом деле?»

«Конечно! Все знают “Золушку”».

Я не знаю. «А чем там всё заканчивается, Пиппа?»

«Ой, там счастливый конец. Бедная девушка выходит замуж за принца».

Я ничего не помню ни о бедных девушках, ни о принцах, и не могу сказать, что мне есть до них дело. «Ну а лошадь, которая была мышью, что с ней?»

Она хмурится, её носик сморщивается. Она очень похожа на своего отца, когда хмурится. «Не знаю. Превращается обратно в мышь, наверное. Это не так важно».

«Для меня важно, Пиппа».

«Ну хорошо, – произносит она и покорно отправляется в другой конец лаборатории к доктору Крантору. – Папочка, а в “Золушке” что происходит с мышью, которая превратилась в лошадь, когда она превращается обратно в мышь?»

Я слышу звон разбивающегося стекла, затем шаги доктора Крантора, после чего он вырастает над моей клеткой и смотрит на меня сверху вниз. Его лицо странно бледнеет. «Я не знаю, Пиппа. Не думаю, что это кому-нибудь известно. Скорее всего, её съела сова или кошка, или змея. Или она попалась в мышеловку».

«Или ей вживили усилители IQ, синтезатор речи и заперли в лаборатории», – заканчиваю я.

«Это всего лишь сказка, – отвечает доктор Крантор, при этом нахмурившись. – Она не имеет ничего общего с реальностью. Это история о магии, не о науке. Пиппа, милая, ты уже готова идти в зоопарк?»

* * *

«Слушай меня внимательно, – говорит он мне на следующий день. – Всего этого не было на самом деле. Не могло быть. Сказки описывают вымышленные события. Кто-то, видимо, рассказал тебе сказку о Золушке…»

«Кто? – требую я. – Кто рассказал мне? Единственные люди, с которыми я когда-либо разговаривал – это вы с Пиппой…»

«Ты видел её по телевизору или вроде того, я не знаю. Это общеизвестная сказка. Ты мог её услышать где угодно. А теперь смотри, грызун, ты очень впечатлительное маленькое животное, и ты страдаешь от синдрома ложной памяти. Это тоже встречается сплошь и рядом, поверь».

Я чувствую, как шерсть встаёт дыбом. Очень впечатлительное маленькое животное, в самом деле!

Но ума не приложу, как я могу помнить сказку, которую в жизни не слышал, сказку, которую люди знали ещё до того, как я о ней вспомнил. А потом у меня появляются другие воспоминания. Помню, как грызу верёвку, которой лев был привязан к каменному столу; помню, как пугаю слона; помню, как был слепым, и бежал с двумя слепыми друзьями. Помню, как носил человеческую одежду и любил птицу по имени Маргало. Каждое воспоминание столь же яркое и подробное, как то, где я был лошадью. Каждое до боли реально.

Вскоре я понимаю, что доктор Крантор ничего подобного и слышать не хочет. Единственное, что его интересует – это насколько быстро я смогу одолеть всё более сложные лабиринты. Поэтому я переключаюсь на Пиппу, когда она появляется в лаборатории. Пиппе известна часть сюжетов: стишок о трёх слепых мышатах, поверье, что слоны боятся мышей. Другие ей не знакомы, но она наводит справки. Она спрашивает у матери, у своих подруг, у учителей, у школьного библиотекаря, а потом докладывает мне, пока доктор Крантор в другом конце лаборатории возится со своими компьютерами и лабиринтами.

Все мои воспоминания – из людских сказок. В сказке о льве есть ещё колдунья и платяной шкаф; мышь, влюблённую в птичку, зовут Стюартом. Пиппа просит маму почитать ей эти сказки и потом сообщает мне, что они ей очень нравятся, несмотря на то, что сказка с птичкой единственная, где мышь играет важную роль. И хотя история, по словам Пиппы, заканчивается тем, что Стюарт ищет свою подругу Маргало, там так и не говорится, находит ли он её в конце концов. Мышиная судьба, похоже, не так важна в людских сказках, даже если мышь в них выступает героем.

Я начинаю прорабатывать теорию. Доктор Крантор убеждён, что язык ощутимо помогает мне справляться с лабиринтами, что с языком приходит умение помнить прошлое и предугадывать будущее, планировать и вырабатывать стратегию. Потакая ему, я разговариваю в лабиринте сам с собой. Останавливаюсь на развилках и задаю себе театральные вопросы, произношу монологи о восхитительном сыре, который ожидает меня в конце сурового испытания, вспоминаю очаровательные анекдоты о временах сырных. Доктор Крантор в восторге. Он пишет статью о том, насколько лучше я ориентируюсь в лабиринтах, чем предыдущие мыши, у которых были усилители IQ, но без синтезаторов речи, и они не могли облачить свой поиск сыра в нарратив. Теория доктора Крантора заключается в том, что язык обеспечивает качественный скачок в способности решать задачи.

Но согласно моей теории, которой я не спешу делиться с доктором Крантором, человеческий язык втянул меня в человеческий мир, в людские истории о мышах. Я попал в лабиринт сказки и не знаю, как добраться до её финала, не могу представить, что меня там ждёт. Не знаю, сыр ли в конце этого лабиринта или слон или лев на каменном столе. И не знаю, как узнать.

А потом во мне пробуждается ещё одно воспоминание. Оно вдруг возникает, когда я бегу по лабиринту.

В этом воспоминании я мышь по имени Элджернон. Чрезвычайно умная мышь, гений. Даже умнее, чем я сейчас. Я прихожу в восторг и бегу даже быстрее, чем обычно, мои усики подрагивают. Кто-то рассказал сказку о мыши вроде меня! Существует сказка об очень умной мыши, сказка, где мышь имеет значение!

Пиппа в тот день приходит в лабораторию со школы, хмурая, с полным рюкзаком домашней работы, и когда доктор Крантор садится работать за компьютер в другом конце комнаты, я рассказываю ей об Элджерноне. Она ни разу о нём не слышала, но обещает навести справки и позже доложить о результатах.

На следующий день, войдя в лабораторию, она сообщает мне, что школьный библиотекарь слышала сказку об Элджерноне, но считает, что Пиппа ещё недостаточно взрослая, чтобы читать её. «Она отказалась объяснять, почему, – говорит Пиппа. – Может, мышь в сказке голая?»

«Мыши всегда голые, – отвечаю я. – Или, наоборот, мы всегда одеты, потому что носим наш мех, или, быть может, мы голые только когда рождаемся, потому что тогда у нас ещё нет меха. В любом случае, мы не носим одежду, а, значит, не в этом дело».

«Стюарт носит одежду».

«А три слепых мышонка не носят». По моему личному мнению, Стюарт продался и капитулировал перед человеческими требованиями носить одежду, лишь бы ему позволили быть героем сказки. Разумеется, это не сработало; люди не потрудились дать ему счастливый конец – или любой другой конец – носит он одежду или нет. Его поклоны и реверансы не привели ни к чему хорошему.