Слава Бродский - Страницы Миллбурнского клуба, 4

Естественно, меня как читателя изначально интересовало, как поэт отвечает на вопросы, возникающие в моей собственной голове. С одной стороны, это то, что в философии называется метафизикой, рассуждающей о первопричинах всего существующего, о том, что вне опыта и поэтому предполагает игру воображения, не исключающую мистику. Тут поэту, как говорится, и карты в руки. С другой стороны, мне, рожденному в тот же год Дракона, что и поэт, и тоже от еврейских родителей, было любопытно, как это повлияло – и повлияло ли – на творчество поэта. Эти две стороны мне были интересны в первую очередь, и тем, как они мне открылись, я решил поделиться.

Его божеством было Слово. Вся его поэзия – это поклонение Слову. Мы вторичны, Слово первично. Об этом Бродский пишет и говорит постоянно:

«...Я сказал бы, что поэт в конечном счете поклоняется только одному, и это одно не выразить ничем, кроме слов, короче, это… язык.

...мы считаем, что язык – орудие поэта. Ровно наоборот: поэт – орудие в руках языка, ибо язык существовал до нас и будет существовать после нас. Что касается меня, если бы я начал создавать какую бы то ни было теологию, я думаю, это была бы теология языка. Именно в этом смысле Слово для меня – это нечто священное.

...Детская привязанность к языку ... завершается для взрослого человека преклонением перед поэзией как формой высшей зрелости данного языка.

...Многие вещи определяют сознание помимо бытия, одна из таких вещей – язык.

... религиозное сознание нуждается в языке ... для молитвы. Вполне возможно, что будучи голосом человеческого сознания, язык вообще во всех его проявлениях и есть молитва.

...Поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования.

...К чему поэт действительно прислушивается – это к языку: именно язык диктует ему следующую строчку.

...У поэта есть только один долг перед обществом: писать хорошо. Собственно, это долг не столько перед обществом, сколько по отношению к языку. Поэт, долг этот выполняющий, языком никогда оставлен не будет.

...Язык выталкивает поэта ... туда, откуда язык пришел, туда, где в начале было Слово или различимый звук.

...дух, ищущий плоть, но находящий слова. ( Это о Мандельштаме, но то же самое он мог бы сказать о себе. – Ю.С.).

... поэзия не развлечение и в определенном смысле даже не искусство, но наша ... генетическая цель, эволюционный ... путеводитель. И в момент чтения вы становитесь тем, что вы читаете, вы совпадаете с состоянием языка, которое зафиксировано в стихотворении.

...Я родился в России и в ее языке.

...Единственное, во что я действительно верю, что дает мне опору в жизни – язык. Если бы мне пришлось создавать Бога для самого себя, кого-то, кто безраздельно правит, это был бы русский язык. Во всяком случае, русский язык был бы его важной частью.

...Самое святое, что у нас есть, — это, может быть, не наши иконы, и даже не наша история – это наш язык».

Можно продолжать и продолжать цитировать. Все творчество Бродского пронизано обожествлением Слова, поклонением Языку. Но поэту мало поместить язык в начало начал, наделить его независимой от человека духовной мощью. Бродский всерьез говорит о материальности языка:

«...Язык есть ... первая линия информации неодушевленного о себе, предоставленная одушевленному. Или ... язык есть разведенная форма материи. Создавая из него гармонию или даже дисгармонию, поэт, в общем-то бессознательно, перебирается в область чистой материи ...

...Помимо своей функции голоса сознания язык еще и самостоятельная стихия, способность которой сопротивляться ... выше, чем у сознания как такового».

Бродский приписывает языку неимоверную внутреннюю силу, борьбу внутри себя, где сосуществуют все грани мироздания, где воистину реализует себя единство и борьба противоположностей. Имя этой силы – «...всеядная прожорливость языка, которому в один прекрасный день становится мало Бога, человека, действительности, вины, смерти, бесконечности и Спасения, и тогда он набрасывается на себя».

Набрасывается на себя, сжирает себя до бессмыслицы, до нелепого набора звуков, отражающих безумный хаос и никчемность существования.

Бродский не может смириться с тем, что понимание поэзии – это удел избранных:

«...Поэзия – самая высшая форма высказывания в любой культуре. Отказавшись от чтения стихов, общество обрекает себя на низшие речевые стереотипы в устах политика, бизнесмена или шарлатана, т.е. на собственные речевые возможности. Другими словами, оно лишается своего эволюционного потенциала, ибо то, что отличает нас от животных, это дар речи. Обвинения, то и дело предъявляемые поэзии, что она трудна, темна, герметична и что там еще, говорят не столько о состоянии поэзии, сколько о том, на какой низкой эволюционной ступени задержалось общество».

Бродский иронизирует, напоминая, что он сотрудник библиотеки Конгресса, и считает своей должностной обязанностью предложить выпуск лучших стихов миллионными тиражами по доступной каждому цене. Только это, по его мнению, может спасти общество от «низших речевых стереотипов». Книга лучших стихов, считает он, должна лежать рядом с Библией в каждом гостиничном номере. Но кто будет определять, какие стихи лучшие в многотонных книжных собраниях, а теперь и в гигабайтах памяти? Бродский предлагает – тут можно смеяться – двух-трех назначенных авторитетов (интересно, кем?!). Уверен, попроси его назвать этих двух-трех, он с присущим ему чувством юмора назвал бы одного-двух. От скромности поэт Бродский не страдал.

В блестящем от начала до конца стихе «Испанская танцовщица» есть два подряд четверостишия, которые являются, на мой взгляд, ярчайшей демонстрацией, что есть язык для Бродского в своем наивысшем поэтическом выражении. Зажигательный танец, вызывающий сам по себе восторги публики, для поэта – всё: все времена в одном мгновении, всё пространство в одной точке:

В нем скорбь пространства

о точке в оном,

себя напрасно

считавшем фоном.

В нем – всё: угрозы,

надежда, гибель.

Стремленье розы

вернуться в стебель.

Бесконечное пространство сошлось в точку. Танцовщица – его создание, его воплощение. Пространство не фон. Оно Творец. Энергия бесконечной пустоты сублимировалась в точке, в танцовщице. Она прекрасна, но временна, мгновенна, мимолетна, и пространство скорбит по этому поводу вместе с поэтом, который тоже – его создание. В танцовщице, в ее танце – все, что нас ждет: «угрозы, надежда , гибель», и все, что прошло, что утрачено, к чему нет возврата, есть только воспоминания, которые сродни стремленью розы «вернуться в стебель». Диссонансная рифма гибель – стебель с совпадающим безударным слогом заставляет остановиться, почувствовать важность момента и отдать должное мастерству поэта по имени Иосиф Бродский.