Юлия Флёри - Разреши тебя любить: возвращение к мечте

Дальше были вопросы, много, разные. Как протекала беременность, как прошли роды, чем болела, что ела и хорошо ли спала? Отвечала на автомате, практически не задумываясь над смыслом сказанных слов. Нервное истощение, плюс остаточное действие снотворного сделали из меня полу зомби, единственное, что заметила, так это то, как сжались кулаки мужа на вопросе об аварии перед родами. Он сидел, опустив голову вниз, ничего не комментировал, ничего не спрашивал, я понимала: он знает то, что мне узнать только предстоит. На просьбу увидеть сына, врач промолчал, перевёл взгляд на Данилу, не знаю, подал ли тот какой-то знак, но врач согласился провести меня в палату. Я ещё плохо понимала, что происходит, по дороге спрашивала, как будет проходить лечение, как долго и что для этого нужно, можно ли мне быть в это время с ребёнком. Конечно можно, я ведь мать…

Только меня повели не в палату к Максимке, а по всему отделению, где можно было наглядно узнать, что меня ждёт и к чему готовиться. Смертельный приговор.

Врач с дотошными подробностями обрисовывал ситуацию, рассказывал, что будет испытывать ребёнок, а при виде первых пациентов, уже до горла накачанная информацией, я не выдержала и рухнула в обморок. Первое, что помню, когда пришла в себя – тошноту. Она подступала волнами, рот наполнен слюной и меня вырвало. Один раз, второй, третий. Я уже ничего перед собой не видела, чувство боли, страха за моего ребёнка, за каждого ребёнка, который находился в этом центре, хотелось кричать, но голос пропал, и я могла только шумно выдохнуть с каким-то непонятным хрипом. Потом были слёзы, много слёз, они не поддавались разуму, просто вытекали из глаз и, казалось, когда их уже не осталось, врач показал палату сына. Маленькое, крохотное тельце, лежало в кроватке-инкубаторе, в окружении множества приборов, в полумраке, чтобы не раздражать ребёнка. И меня снова начало колотить, дальше помню смутно, Данила вёл меня из клиники, а, скорее, даже не вёл, а тащил, помню, я хваталась за всё, что видела, я хотела остаться рядом с сыном. Дорогу до дома не видела вовсе, наверно я умерла в тот момент, в голове пульсировали слова, сказанные врачом напоследок, как выстрел в голову: «Вероятнее всего, именно авария стала причиной». Авария… я убила собственного ребёнка.

К сознанию меня вернул стук входной двери при закрытии. Я стояла посреди гостиной, Данила был в дверях. Он просто смотрел на меня. Молчал. А в глазах боль. Я ненавидела себя, мне не хотелось жить, а он стоял и смотрел, словно я – это уже не я, а нечто дрянное, не заслуживающее уважения. А потом был удар. Больно… да, наверно было больно, радужные круги перед глазами… ещё удар… и его глаза, потемневшие, словно не живые, и лицо как маска. Я ненавидела себя… лучше бы он меня убил… не хочу жить.

Когда ярость прошла, вернулся мой муж. Он не просил прощения, не извинялся, он вообще не разговаривал со мной, он только обнимал, и я задыхалась в его объятиях. Его рубашка была испачкана в крови… в моей? Да, наверно в моей. Прочитав эти мысли, Данила отвёл меня в ванную, поставил под ледяной душ, и я расплакалась, как щелчок пальцев перед носом, и можно выйти из ступора. Я кричала и колотила кулаками по его груди, я просила отпустить меня обратно, я хотела вернуться, просто не могла так… Но над ухом раздавался его тихий, успокаивающий шёпот, по спине скользили горячие ладони, тёплые губы на виске и его запах. И нет слов, они не нужны. Только боль. Одна на двоих.

День, неделя, месяц… Данила запретил мне ездить в клинику, тогда я мужа ненавидела, а потом поняла: он меня просто жалел. Зря. Я заслуживала видеть всё это каждый день, это как моё наказание, но он не пускал, запирал дома под охраной. К сыну мы ездили только вместе, в субботу, все остальные дни проходили как в тумане, и отсчёт наступал по приезду домой. А потом снова и снова шесть дней ожидания. После этих поездок Данила слетал с катушек, каждый раз избивал меня, каждый раз после этого меня успокаивал. Зачем?.. Я не заслужила его, ни его жалости, ни объятий, я чувствовала его боль, его страдания, и хотела понять его, но не получалось. Момент, когда я могу обнять мужа, когда могу рассказать, как же мне плохо и почувствовать его тепло. И снова ожидание. Я не жила – существовала. В те дни, когда мой внешний вид не позволял выходить из дома, Данила ездил в сыну один, однажды он не зашёл после этого в мою комнату, и я нашла его в кабинете.

– Оксана, – сказал он, сидя ко мне спиной и стало страшно от этого голоса, – тебе лучше уехать. Я себя не контролирую. – Выпил залпом содержимое бокала и откинул голову на спинку кресла.

– Я не уеду. – Ответила я шёпотом, но твёрдо. Наверно, это было единственное, в чём я на тот момент уверена: я никогда их не брошу. Просто не смогу.

– Оксюшка, девочка моя, ты же понимаешь, что со мной не всё в порядке, прошу… я не хочу, чтобы…

– Я не уеду. – Более решительно перебила я его и сделала шаг вперёд и плечи Данилы опустились. Впервые за несколько лет.

Где-то в глубине души понимала, что ему больно видеть меня, слышать мой голос, я как мощный раздражитель медленно убиваю его, разрушаю изнутри, но без него уже не могла. Тянулась к нему, хотела почувствовать его тепло, мне как наркотик было необходимо его присутствие, его тихий шёпот под душем, только так, в его объятиях я могла выгнать свою боль со слезами, всё остальное время меня просто не существовало. Только десять минут рядом с ним, десять минут в неделю я жива.

И он избил меня, избивал снова и снова, но Данила не был садистом, я знала это наверняка. Он не получал от этого удовольствия, ему просто было плохо. Наверно нужно было обратиться к врачу, посещать приёмы и тренинги, но тогда никто из нас об этом не задумывался, мы тонули в своём горе, задыхались в нём, сплели плотный кокон, из которого выбраться самостоятельно уже не было сил. И мне нужен был совет, или хотя бы выговориться, но рассказывать кому-то постороннему я не хотела и приняла решение поехать к матери. Она вряд ли мне что-нибудь подскажет, но послушает, я уверена, ей становится всё лучше и лучше, я надеюсь, что она когда-нибудь будет здорова. Набрала номер мужа.

-– Данила, я бы хотела съездить к матери…

В ответ его молчание. Так обычно проходят все наши разговоры.

– Ты не мог бы прислать мне машину?

– Вечером отвезу тебя сам.

И отключился. Я только потом узнала, что по легенде, вместе с малышом нахожусь за границей, Данила не хотел, чтобы эту новость трепали в каждой газетёнке, чтобы перемывали и обсуждали. Он, как заметная личность, избежать бы этого не смог, поэтому я и была взаперти, в изоляции.

Мои надежды не оправдались в этот вечер, маме действительно стало лучше… она меня узнала… и прокляла. Шарахалась от меня как от прокажённой, шипела что-то невнятное, кружила вокруг, а потом резко схватила за подбородок, задирая голову, поворачивая лицо к свету, и словно выплюнула: