Виктория Угрюмова - Кахатанна. Тетралогия (СИ)

— Вам нравится, когда вас видят, слышат, чувствуют?

— Непривычно.

— Странно…

— Больно! — вскрикивает Ма‑гуа, который напоролся ладонъю на колючку.

— Это почти всегда одно и то же, — говорит она.

— Мы ошиблись, — с радостью заявляет Да‑гуа.

— Впервые, — говорит Ши‑гуа.

— Ты поступила иначе, — говорит Ма‑гуа.

— Нам тоже так нужно, — заключает один из братьев, и различий между ними нет в эту минуту.

— Навсегда? — спрашивает она.

Монахи мнутся. Это непривычно, странно, больно, но очень желанно. Она видит их сомнения и предлагает:

— Тогда, если хотите, поживите здесь. Вас будут видеть не все, и вы немного сможете соприкасаться с этим миром. Иначе с непривычки такого наизменяете!..

Трое монахов кивают, соглашаясь.

— В чем мы просчитались? — спрашивает Ши‑гуа.

— Где мы ошиблись? — добавляет Да‑гуа.

Ма‑гуа молчит…

— Разница в цене, — медленно произносит Кахатанна. — В том, сколько ты согласен платить за то, что тебе нужно.

— Это уже было, — шепчет Ма‑гуа.

— Было, — эхом откликается Да‑гya.

Ши‑гуа молчит.

Кахатанна поворачиваетсяк ним и просит:

— Расскажите.

— Позже, ‑отвечают они нестройным хором.

— Позже, — уже тише просит Ши‑гуа, — когда мы сами разберемся, что к чему.

— У вас же было все время этого мира, чтобы разобраться, — недоумевает Кахатанна.

— Всего времени бывает недостаточно, иногда нужно еще несколько часов, о Суть Сути, — без тени улыбки кланяется ей Ма‑гуа.

— Не бывает ничего, кроме истины, о Мать Истины, — склоняет голову Да‑гуа.

— Нам нужно думать и думать — у нас слишком мало времени, — говорит Ши‑гуа.

Суть Сути, Мать Истины, Великая Кахатанна поднимается на ступеньки собственного храма.

Трое монахов идут по лужайке и усаживаются под облюбованным ранее цветущим кустом. Они погружаются в мысли, и мир вокруг них опять не зависит от них, так же как они не зависят от него. С одной только разницей — и она в цене, которую они готовы дать за то, что им нужно.

— Что же нам больше всего нужно? — спрашивает Ши‑гуа.

— Что же мы готовы отдать? — спрашивает Ма‑гуа.

— Что из этого получится? — говорит Да‑гуа.

И бра‑тья переглядываются, удивленные тем, что впервые сказали разные слова.

Трое монахов сидят на зеленой лужайке в мире, который никак не влияет на них и на который никак не могут повлиять они. Только теперь их работа заключается совершенно в другом. Например, сейчас их работа состоит в том, чтобы узнать, какая работа им предстоит.

ЭПИЛОГ

Они сидели на залитых солнечным светом ступенях храма. Каэтана задумчиво водила по ним рукой, с удовольствием ощущая под пальцами приятное шероховатое тепло мраморных плит, нагретых за день. Перед ними раскинулся прекрасный парк с бассейнами и фонтанами, маленькими ручейками, через которые были переброшены изящные мостики. Над яркими цветами порхали фантастические гигантские бабочки. Все здесь было ухожено, окружено любовью и заботой. И парк словно откликался на это тепло — изо всех сил пели и щебетали птицы, едва слышно шелестели листьями гордые стройные деревья. А в густой изумрудной траве все время ползал и шуршал кто‑то невидимый.

Барахой держал в руках тонкостенный бокал, наполненный легким розовым вином. По случаю жары его тяжелый плащ был сброшен и теперь лежал бесформенной кучей у высокой нефритовой колонны. Каэтана примостилась рядом с Верховным богом, скромно завладев пыльной бутылью в оплетке — из храмовых запасов. Изредка она прикладывалась к ее горлышку.

— Хорошо тут у тебя, — довольно протянул Барахой и пригубил из бокала. — Что же ты его глотаешь? Такое вино надо пить по чуть‑чуть. Чтобы распробовать, посмаковать.

— Распробовать я его уже успела — за предыдущие месяцы. Теперь просто пью.

— Тишина‑то какая, просто не верится. Деревья шумят, птицы поют. И никаких тебе гимнов и литаний по двадцать пять часов в сутки в исполнении нестройного хора.

— Они пытались. Но я категорически запретила.

— Счастливая — не без зависти взглянул на нее Барахой.

— Между прочим, я это счастье себе добыла, в неравной схватке с самим Нингишзидой.

— С кем?

— С грозным и великолепным Нингишзидой, — с расстановкой произнесла Каэтана. — Знать надо. Это мой верховный жрец. И все Древние боги, и все Новые боги рядом с ним — несмышленые дети. А я вообще в счет не иду. Когда он мне вручил мое расписание и перечень обязанностей…

— Что‑что? — В изумлении Барахой даже оторвался от вина.

— Вот это самое и вручил. Понимаешь, оказывается, Верующие по мне истосковались, и я должна всю себя посвящать их проблемам. Причем не путь указывать, а сам вопрос решать — прямо как волшебная палочка. А в свободное время заниматься истосковавшимися по мне служителями храма. А чтобы мне не было совсем уж скучно, из всех прочих храмов Сонандана ко мне будут идти истосковавшиеся же паломники. Каково?

— Гениальный у тебя жрец.

— А я и не спорю; Только сказала ему, что если он рассчитывает замучить меня таким количеством дел, то я лучше сразу ухожу.

— И куда же? — заинтересовался Барахой.

— Куда глаза глядят — в ночь, в бездну. В паломничество к храму Джоу Лахатала. Но перед уходом упраздню должность верховного жреца.

— Ну и как?

— Вроде бы притих. Нет, если всерьез, то без него я бы со всеми молящимися и ищущими истину не справилась. Он, конечно, мудрый. Просто его мое возвращение так подкосило. Я же все вверх дном перевернула.

Словно в подтверждение ее словам на дальней аллее робко замаячили фигуры жрецов с музыкальными инструментами в руках.

— Ну вот. Это они жаждут воздать нам честь новоиспеченным гимном. Хочешь послушать?

Барахой нашел в себе силы только на то, чтобы кивнуть. Каэтана милостиво махнула мявшимся в нерешительности жрецам, и те радостно поспешили к ней, отбивая на ходу поклоны, — жрецы были еще совсем молодые и никак не могли привыкнуть к обществу настоящей Древней богини и ее частых гостей. Цветные одеяния из легких прозрачных тканей крыльями струились за ними по воздуху.

— Позвольте, великие, — едва слышно произнес самый смелый.

— Позволяю, — величественно ответила Каэ, хлебнула из бутыли и приготовилась слушать.

Жрецы встали в некотором отдалении и заиграли. Музыка, легкая и чудесная, вылетала из‑под искусных пальцев, запутывалась в струящихся одеждах, догоняла мотыльков и кружилась с ними над цветами. Она соскальзывала в воды ручейков, заставляя их звенеть еще звонче и веселее. Она обнимала деревья как теплый ветер, переливалась всеми цветами радуги и наконец ручной птицей садилась на ступени храма у ног замерших бессмертных.

— Какая прекрасная музыка, — промолвил потрясенный Барахой.