Виктория Угрюмова - Кахатанна. Тетралогия (СИ)

— А что — соседи наши бедствуют? — резонно возразила Карна.

Пангха чуть не поперхнулся от возмущения. Что за неблагодарный народ эти женщины. Конечно, он богаче многих. И еще…

— Ворота у нас хлипкие, — признал он после недолгого молчания. — К нам забраться легче.

— Говорила я тебе, попроси мастера ворота поправить! — тут же рассердилась жена. — Возись теперь вот с чужим ребенком.

— А что с ним возиться? — сказал портной. — Отнесу его в храм, жрецам. Доброе дело. Глядишь, Интагейя Сангасойя не оставит нас своей милостью.

— Ладно, — успокоилась было Карна, но, увидев, что муж собрался вставать, снова заволновалась:

— Ты куда это?

— Нет, мать. Ты точно поглупела за последние годков тридцать… Ясно, что за ребенком. Не на улице же ему всю ночь лежать.

— Не всю ночь, а только до утра. Не помрет. Ты что, не соображаешь, что нынче в городе творится?

— Так хочешь грех на душу взять, случись с ним что?

— Я хочу, чтобы у меня муж был и жив, и здоров…

— Нет, с женами сладу никакого, — вздохнул портной.

Ему и самому не хотелось вылезать из теплой постели, из‑под жениного мягкого бока на холодную улицу, да и страх все еще продирал позвоночник, но совесть мучила его невыносимо. Может, он бы так и просомневался до рассвета — выходить или нет, но тут в коридоре послышались легкие шаги, а затем за дверью раздался голос старшей дочери:

— Папа! Мама! Вы спите?

— Нет, доченька, заходи, — отозвалась Карна.

Алэл вошла, неся в руке зажженную свечу. Она была в легкой ночной накидке, наброшенной поверх белоснежной шелковой рубахи, и распущенные волосы — гордость родителей и сокровище семьи — стекали рыжим водопадом до самых пят. Пангха расплылся в довольной улыбке: хороша невеста, и сколько парней по ней сохнут, свадьба уже намечается…

— Папа! Ты слышал, во дворе будто кто‑то плачет? — спросила Алэл дрожащим голосом.

— Слышали вроде, — сказала Карна.

— И мы с сестрой слышали. Страшно так: кто‑то жалобно‑жалобно стонет. Не заснуть, душа рвется.

— Пойти, что ли? — сказал портной.

— Ну ладно, только возьми свечу, да по саду сильно не шастай. Поглади вокруг, а не заметишь никого, возвращайся — утром вместе поищем. А ты, доченька, — обратилась Карна уже к Алэл, — не уходи, подождем отца здесь.

Пангха вылез из кровати, надел теплый халат и, взяв у дочери свечу из рук, поковылял к дверям.

— Я сейчас, — кивнул он женщинам.

Спальня погрузилась в темноту, и Карне и Алэл стало тревожно.

— Может, Дор тоже позвать к нам? — спросила мать и вдруг услышала, что говорит шепотом, будто боится привлечь чье‑то внимание.

Девушке, видно, тоже было не по себе, потому что она так же тихо ответила:

— Пусть уж остается в нашей спальне.

Они напряженно вслушивались, и наконец до их ушей долетел тихий стук открываемой двери и негромкие шаги. Кто‑то поднимался по лестнице.

— Ну, хвала богам, старый возвращается. Похоже, что без дитяти. И ладно, ладно…

Дверь в спальню распахнулась, и на пороге возникло существо, при одном взгляде на которое женщины начали истошно кричать…

* * *

Когда ночную темноту прорезали леденящие душу вопли, которые неслись из дома портного, в окнах соседних особняков разом зажегся свет. Было видно, как мечутся в окнах всполошенные, смертельно напуганные люди, но никто не решился выйти на улицу и уж тем более — пойти и узнать, что случилось с несчастным Пангхой и его семьей.

И только когда патрульный отряд, из тех, что с недавних пор стали обходить по ночам Салмакиду, обратил внимание на сильное волнение в тихом обычно квартале, все узнали о случившейся трагедии.

Взорам солдат, ворвавшихся в дом почтенного Пангхи, предстала ужасная картина: кровавые куски мяса и клочья ткани — то, что еще недавно было благополучной и добропорядочной семьей, — лежали по всему дому. Стены были заляпаны алым и густым белым — мозгами и кровью. Тела убитых были не просто обезображены, но разорваны на части с такой свирепой силой, что нельзя было с уверенностью утверждать, какому телу что принадлежало. Молодого сангасоя, недавно поступившего на воинскую службу, вытошнило тут же, в коридоре, где его взгляд натолкнулся на несколько пальцев, на которые он чуть было не наступил.

Несчастные женщины так и остались в спальне. Их лица были выедены, а груди вырваны. У той, что была стройнее и, по‑видимому, моложе, правая рука, вырванная из сустава, валялась недалеко от кровати. Старшая женщина была изувечена еще сильнее.

Младшая дочь Пангхи, привлеченная шумом и криками, доносившимися со стороны ее дома, прибежала в сопровождении братьев своей подруги. Ее долго не хотели пускать в дом, но она рвалась из рук удерживавших ее мужчин и рыдала:

— Дор! Дор! Где Дор?!

Из этих диких выкриков солдаты наконец поняли, что в доме должен был быть еще кто‑то. Они не без содрогания поднялись на второй этаж, где и нашли окровавленное тело совсем молодой девушки, почти девочки. Она еще дышала.

Дор вынесли из дома в сад, где к тому времени толпилось около полусотни человек соседей и охраны. Тело девушки являло собой жуткое зрелище — она вся была исцарапана, разодрана, лицо ее опухло, а правый глаз заплывал громадным фиолетовым синяком, образовавшимся от сильнейшего удара. Встрепанные волосы, разбитые губы, и самое жуткое — правая нога была откушена или оторвана неведомой тварью почти по самое бедро. Она с трудом, но дышала, и многие высказали предположение, что хоть ее удастся спасти.

Обезумевшая от горя Гата, за несколько минут потерявшая отца, мать и сестру, вцепилась в руку Дор, боясь выпустить ее даже на короткую долю секунды. Это было последнее оставшееся у нее сокровище.

Дор вздрогнула несколько раз всем телом и едва приоткрыла глаза.

— Мама… — позвала она так жалобно, что даже у воинов сердца дрогнули от безысходности. — Мама, папа, где вы?

— Сестричка, я тут, — прошептала Гата, роняя слезы.

— Что с нашими? Я видела… — Девушка застонала, не в силах превозмочь боль.

Кто‑то из солдат перетягивал обрубок ноги чистым полотном. Одного из воинов послали за лекарем, который жил через два квартала. Соседи старались помочь, чем могли, — но что они могли сделать? Люди корили себя в душе за бездействие, но и испытывали облегчение, что это не их семью постигло такое страшное горе.

— Папа! — позвала Дор снова.

— Он не в сознании, — едва вымолвила Гата, боясь напугать сестру сообщением о трагической смерти родителей.

Тело Пангхи — вернее, то, что осталось от его тела, — было найдено в саду. Тварь, изувечившая беззащитных женщин, просто откусила ему голову. Сейчас тело несчастного портного осторожно завернули в несколько простыней и отдельно — голову с окровавленными, пустыми глазницами. Судя по тому, что мужских криков слышно не было, Пангха погиб моментально, а вот уж над его семьей тварь постаралась.