Сабрина Пейдж - Мерзавец

Хотя до сих пор могу. Я понятия не имею, где сейчас Колтер. После того, что случилось в парке, он так и не вернулся домой той ночью. Откуда я знала? Я прислушивалась к каждому шороху. Тот факт, что он пошёл на попятную и снял каких-то девок после поцелуя со мной просто потому, что у него была эрекция, заставляет меня ненавидеть его. И когда Элла сказала, что он вернулся в Малибу на несколько дней, то извините меня, но я была ужасно рада.

Если мне повезёт, то, может быть, я больше его никогда не увижу.

Проблема только в том, что я всё ещё чувствую прикосновение его губ к моим. Моё тело жаждет его, и от этого мне противно.

Мне всего лишь нужно сосредоточиться на чём-то другом. Например, как же хорошо снова вернуться в своё любимое место на всё лето. Я люблю его: эти красиво выкрашенные белой краской стены, этот чистый бодрящий воздух. Люблю это крыльцо и этот небольшой балкон в моей спальне, где я всегда что-то рисую в тишине и спокойствии. Я хочу провести это лето в одиночестве. Без Колтера или Эллы, так как это место принадлежит только мне и моей матери. Не хочу портить свои воспоминания о ней.

И точно не хочу видеть здесь Колтера по той причине, что, когда я смотрю на него, он всегда напоминает мне о той ночи. Не хочу его, потому что он всегда пробуждает во мне страсть и похоть. Особенно похоть. Это до слёз смешно и неуместно не только потому, что он собирается стать моим сводным братом. Это смешно и неуместно оттого, кто такой Колтер Стерлинг. Он грубый и язвительный мерзавец, который не может удержать свой член в штанах.

И проблема в том, что я не могу перестать думать об этом мерзавце.

Не могу перестать думать о том поцелуе в парке, как губы Колтера с неимоверной страстью накрывали мои, его касания, напор. Только одна мысль об этом посылает дрожь по спине, поэтому мне необходимо думать о другом. Но я на инстинктивном уровне хочу его. Я не должна хотеть такого парня: пошлого, глупого, заводящего интрижки на одну ночь. Не должна хотеть этого мерзавца даже в плане секса.

Но как всегда есть одна проблема, он просто-напросто запудрил мне мозги. Потому что именно с той ночи я не могу перестать думать о сексе.

Я должна выбросить Колтера из головы и провести эту неделю только для себя. До вечера пятницы я избавилась от компании Эллы и отца, от этих влюблённых подростков. Я даже не хочу думать об их свадьбе и слышать это «милое» оживление Эллы. И также не хочу сталкиваться каждое утро с Колтером в ванной. Возможно, он решит остаться в Голливуде и не приедет с ними в пятницу вечером, ведь в субботу у нас завтрак с блинчиками.

Я замерла с карандашом в руке. Субботний завтрак с блинчиками — ежегодная традиция, этот неубедительный PR-ход мой отец устраивает в начале лета в том мама-и-папа кафе в городе. Мы ели блинчики и улыбались, а он целовал детей и говорил, насколько значимо для него это место.

«Кэтрин, — неизбежно спрашивал репортёр. — Делает ли он так дома? — и я улыбалась, держа вилку с наколотым кусочком блинчика. — Когда я не в школе, он делает это каждую субботу. Блинчики и горячее какао: так же, как и когда я была ребёнком».

Я, блядь, ненавижу блины.

Кажется, я потерялась в своих мыслях, угольный карандаш всё ещё двигался по странице альбома для рисования, а я утопала в этом звуке, что был своего рода медитацией для меня. Да, искусство было моим наркотиком, чтобы забыть всё плохое. Я стала заниматься им после смерти моей мамы, в шкафу в спальне у меня есть коробка, наполненная этюдами и картинами с того времени.

Стук в дверь выдернул меня из мыслей. Я тут же закрыла свой альбом для рисования и сунула его под матрас.

Роуз стояла на пороге, одетая в платье и фартук. Она другая причина, почему это место чувствовалось как дом. Роуз смотрела за мной до того, как мы переехали в округ Колумбия, и работала у нас каждое лето после. Также эта женщина заботилась о моей маме, когда та заболела. И после смерти моей мамы она была той, кто гладил мои волосы и мягко говорил со мной, когда я рыдала, растянувшись на подоконнике в библиотеке и устроившись головой у неё на коленях.

Когда посмотрела на неё, то испугалась, что она поймёт, чем я занималась. Бросила взгляд на постель, как будто бы альбом, заполненный рисунками обнажённого Колтера, может каким-то образом выпрыгнуть из своего убежища под матрасом и показать себя во всей красе. Но, конечно, он спрятан.

— Кейт, — проговорила она, теребя пальцами свой фартук. — Уже два часа дня. Тебе не пойдёт на пользу сидение в своей комнате.

Я пожала плечами.

— Я просто рисую.

Она качает головой и цокает языком:

— Я пеку булочки с корицей и хлеб. Ты просто обязана поесть. От тебя скоро останутся одна кожа да кости.

Я засмеялась:

— Роуз, я набрала вес во время выпускных экзаменов. И да, я скоро в джинсы не влезу, если буду так есть, — но всё-таки следую за ней вниз.

Она неодобрительно покачала головой и снова цокнула языком.

— Ну да, такая толстая, что прямо из штанов выпадаешь, — бормочет Роуз. — Ох, уж эти современные дети.

— А что мы? — спрашиваю я, выдвигая стул, который стоит у огромного стола на кухне.

Мраморная поверхность вся усыпана мукой и пекарскими штучками. Роуз достаёт что-то из тумбочки, а затем передо мной оказывается огромная — практически размером с мою голову — свежеиспечённая булочка с корицей, политая глазурью.

— Ешь, — командует она. — В моё время были худыми из-за того, что не могли купить себе еду.

— Конечно, мамочка, — мне не нужно повторять дважды, чтобы съесть гигантскую коричную улитку. Мокнув палец в глазурь, я сунула его в рот, мои глаза непроизвольно закрылись. Боже, как же вкусно, она ещё тёплая из духовки и намного лучше, нежели та магазинная хрень.

Когда я открыла глаза, Роуз смотрела на меня, ожидая вердикта.

— Ну?

— Что «ну» Роуз? — спросила я, ухмыляясь.

— Юная леди, вот только не нужно этого сарказма.

— Это просто потрясающе. Конечно, ты как всегда на высоте.

Её лицо озарила улыбка, и она снова занялась тестом.

— Ты будешь виновата в том, что я начну появляться на первых страницах газет с заголовками «Дочь сенатора жирная», — говорю я, запихивая большой кусок себе в рот.

Роуз фыркает и указывает на меня скалкой. Она выглядит немного угрожающе, её седые волосы собраны в пучок, а очки немного сползли на носу.

— Чтобы больше я не слышала с твоего рта таких слов, Кейт Харисон.

— Что?

— Ты прекрасно поняла, о чём я. Это дурацкое слово. Жирная.

— Просто говорю о том, что будут болтать СМИ, — защищаюсь я.

Она снова поворачивает ко мне свою голову.

— Ты говоришь, как та женщина, — «та женщина» — PR-менеджер моего отца. Думаю, официальный термин — директор по связям. Мона. Роуз прекрасно знает её имя, но предпочитает не произносить его. — Та женщина, которая одевает тебя и говорит всякую ерунду.