Клэр Шеридан - Из Лондона в Москву

Мы добрались до отеля (Отель! Это заведение очень напоминало дешёвую гостиницу). Нас провели в номер, где мы нашли гостеприимный приём. Радушная хозяйка, жена товарища, говорила со мной на приличном французском.

На столе уже стоял самовар. Мы выпили душистого чаю с лимоном и с копчёной осетриной, положенной на большие куски белого хлеба, намазанного маслом. Каменев и два товарища настолько оказались увлечёнными беседой, что ничего не попробовали. Один товарищ что-то говорил, Каменев делал пометки в блокноте, а наш хозяин, маленький нервозный мужчина, скатывал хлебные катышки.

Хозяйка наседала на меня с расспросами: «Что вас заставило покинуть Лондон?». И далее: «Как долго вы добирались от Стокгольма до Ревеля? О, дорогая, вы прибыли с опозданием на полтора дня! Вы не в курсе местных событий. Позвольте мне вам кое-что рассказать… Действительно ли господина Каменева chasse (попросили) из Англии? Правда, что Красин тоже скоро вернётся?.. Какие у вас прекрасные волосы, мадмуазель! Это ваш естественный цвет? И вы не делаете завивку?.. Это верно, что в Англии голод? Я слышала, что у вас исчезли сахар и масло. Здесь тоже начнётся голод, когда ваши рабочие объявят забастовку… Вы привезли с собой плащ от дождя? А зонтик? А других туфель у вас нет, на толстой подошве? Вы ведь слышали, что в России ничего нельзя достать. У вас есть галоши? Это замечательно! А мыло вы привезли? Вы знаете, вам постирают бельё, если у вас окажется для этого мыло…».

Каменев ушёл на какую-то встречу. Было очень поздно, и я сильно устала в этой маленькой комнате, наполненной едой и табачным дымом. Закончив пить чай, Александр Каменев и красноармеец, который был приставлен к нам с момента приезда, проводили меня обратно. Я не знала, что делать, поскольку не могла ни с кем объясниться. В тускло освещённых коридорах бродили какие-то люди. Меня провели в тускло освещённую комнату, на стенах которой висели портреты Ленина и Троцкого, и здесь мне пришлось сидеть, не раскрывая рта, поскольку все вокруг говорили только по-русски. Спустя некоторое время, к моей радости пришёл Каменев.

В этом чуждом окружении Каменев казался единственным и самым надёжным другом во всём свете, и я кинулась к нему, как утопающий хватается за соломинку. Как оказалось, кто-то проникся ко мне сочувствием, видя мою беспомощность, когда я пыталась обратиться к окружавшим людям на трёх непонятных языках, и послал за Каменевым. Каменев спросил меня, что я здесь делаю, как будто я сама это знала! Каменев провёл меня в другое, более просторное, помещение. Там за круглым столом сидели люди с серьёзными лицами. Шло важное совещание, я присела в углу, подумав, что, понимай я русский язык, меня бы сюда вряд ли бы допустили. Наконец, мне надоело смотреть на них и ничего не понимать, я достала из сумки карандаш и листок бумаги и стала писать письмо Дику. Это была последняя возможность отправить письмо в Англию без всякой цензуры. Чувства переполнили меня, когда я представила его сейчас спящим розовощёким крепышом с разбросанными поверх одеяла ручонками. Дик и Маргарет знают, что когда я в отъезде, то являюсь к ним во сне. Они часто находят лепесток розы или целый розовый бутон, а иногда – лёгкое пёрышко, которые я оставила на их подушках, в качестве доказательства, что я была с ними. Никогда раньше, находясь в отъезде, мне не приходилось испытывать такого душевного единства с ними, как в эту ночь, когда я особенно чувствовала себя потерянной и одинокой. Позже я написала F.E., принося свои извинения за то, что не смогла приехать к нему в Charlton, чтобы выполнить работу над его бюстом. Я переживала по этому поводу, ведь мой поспешный отъезд из Англии, когда мне даже не удалось оповестить своих друзей и знакомых, мог быть расценен как проявление крайней бестактности. Забавно, что никто из этих людей, даже Каменев, никогда не слышал о F.E. или Smith, лорде Birkenhead или лорде Chancellor. Chancellor of Exchequer они ещё могут знать, но о других министрах у них нет ни малейшего понятия.

Когда собрание закончилось, меня представили послу Гуковскому, в комнате которого, как оказалось, мы все находились. Это невысокий, сгорбленный человек, повредивший спину в автомобильной катастрофе несколько лет назад. У него рыжие волосы и борода. Маленькие прищуренные глаза смотрят так пронзительно, что мурашки бегают по коже. Гуковский спросил, какова цель моей поездки в Россию, и, услышав ответ, поинтересовался: «Неужели вы думаете, что Ленин станет вам позировать?». Его глаза весело поблёскивали. «Вы глубоко заблуждаетесь, ничего у вас не получится», - заключил он и захихикал.

Каменев вышел, чтобы переговорить по телефону с Чичериным, который находился в Москве, и всё никак не возвращался. Я терпеливо ждала его. Гуковский начал собирать свой багаж. Несомненно, он поедет вместе с нами. Наблюдать за мужчиной, собирающегося в дорогу – занятие интересное и трогательное, но вскоре и это мне наскучило. Я почувствовала, что от нахлынувших переживаний и усталости, очень хотелось расплакаться и заснуть. Когда же, наконец, вернётся Каменев, и как долго мне его ждать? Спустя какое-то время, я обнаружила, что молодой секретарь Исидора Эммануиловича Гуковского по имени Гай (Gai), прекрасно говорит по-английски. От него я узнала, что наш поезд отправляется в Москву «около полуночи», и я могу ехать на вокзал и искать своё купе. Следовало бы сообщить об этом мне раньше, поскольку уже почти была полночь! Александру Каменеву и нашему красноармейцу я, как могла, объяснила, что мне срочно надо ехать на вокзал. Конечно, нужного нам поезда мы там не нашли, оказалось, он стоял на запасном пути. Я присела на каменную ступеньку в ожидании, наслаждаясь возможностью подышать свежим воздухом. Когда наш «wagon-de-luxe», наконец был подан, я опешила: ничего подобного раньше мне видеть не приходилось! Это был специальный состав, находящийся в личном распоряжении Комиссара Железных дорог, шикарно отделанный и очень удобный. Как только прибыли Каменев, Исидор Эммануилович Гуковский и его маленькая дочь, поезд отправился. В полночный ужин нам подали чай и чёрную икру.

19 сентября 1920 года. Воскресенье.

Мы ехали всю ночь и весь день. Сейчас вечер. Наш особый поезд уже три часа стоит на какой-то маленькой станции в ожидании поезда из Петрограда, к которому прицепят наш вагон, и мы поедем в Москву. Нам предстоит провести в дороге целую ночь. В Москву мы прибудем завтра утром.

Прошедший день был тёплым и солнечным. Я вышла в тамбур, откуда можно было любоваться проплывающими пейзажами. Мы пересекли две широкие реки по временно возведённым мостам, поскольку сами мосты лежали внизу в руинах: год назад их взорвал Юденич, отступая от Петрограда. Берега рек были изрыты окопами и блиндажами с колючей проволокой. В девять утра я выпила чашку чая с хлебом и чёрной икрой, то же самое у меня было на обед и на ужин. В поезде нет вагона – ресторана, и весь запас еды мы держим в ящике. Кроме чёрной икры имеются и другие продукты, только я не могу их есть. Сыр, странного вида ветчина, какие-то подозрительные сосиски и немного яблок.