Клэр Шеридан - Из Лондона в Москву

23 октября, 1920 года. Суббота.

Москва. Утром мне надо было забрать бюст и перенести его в отведённую мне в Кремле комнату. Я пришла в одиннадцать часов, Троцкого ещё не было. Его машина находилась в моём распоряжении, и три человека помогли перенести бесценную работу. Эти моменты стоили мне несколько лет жизни! Но бюст остался в полной сохранности, и я чувствовала себя на вершине блаженства. Когда мастер по отливке увидел этот бюст, он даже воскликнул от восхищения. Бесспорно, он очень похож на оригинал, и всем нравится. Поскольку Троцкий пользуется всеобщим обожанием, я расцениваю как величайший комплимент моей работы то, что большевики считают её достаточно хорошей.

Невозможно описать, какое чувство облегчения я испытываю, завершив работу над бюстами Троцкого и Ленина. Я просыпаюсь ночью и задаюсь вопросом, неужели это не сон. Сейчас я совершенно счастлива, я достигла своей цели. Я доказала, на что способна, и люди в ответ в меня поверили. Меня больше не терзают сомнения и страхи. Те, кто раньше сомневался в моём успехе, сейчас относятся ко мне с уважением, поддержкой и даже с восхищением. Я счастлива, так счастлива! Я пою, когда просыпаюсь утром; пою, когда умываюсь холодной водой; легко сбегаю вниз, где меня ждёт завтрак с кусочками чёрного хлеба! Каждое утро я завтракаю вместе с Литвиновым. Мы спускаемся к столу к одиннадцати, когда все остальные уже поели, поэтому можем спокойно поговорить. В присутствии Ротштейна основной темой разговора становится Россия. Если за столом оказывается Вандерлип, он говорит исключительно об Америке. (Он обычно покидает столовую со скучающим лицом, если разговор затрагивает другую тему!). В Европе модно поливать грязью Литвинова и считать его ужасным чудовищем. Думаю, он хитрый дипломат. Каким бы он не был, он лучше, чем кажется. И хотя Литвинов официально не получил за это никаких признаний, он здесь очень много сделал для английских заключённых. К сожалению, у него резкие манеры. Отказываясь выполнить что-то, он демонстрирует, что это его не касается, но очень скоро он меняет тактику и оказывает поддержку тем людям, которые ополчились против него за предыдущий отказ. По отношению ко мне Литвинов искренен, откровенен и всегда готов прийти на помощь.

Я очень доверяю ему и твёрдо знаю, он мой друг. Я могу полностью положиться на него. Но сегодня он разозлил меня. Внезапно, без всякого предубеждения, Литвинов, откинувшись в кресле, пронзительно посмотрел на меня своими маленькими глазами и произнёс: «А вы знаете человека по имени Рассел Кук (Russell Cooke)?». Я очень удивилась и сказала, что знала одного молодого человека по имени Сидней Рассел Кук (Sidney Russell Cooke). Я так и не поняла, каким образом Литвинов мог слышать о нём. Литвинов продолжил, сказав, что Каменев его знает. Я подтвердила это, пояснив, что я сама их познакомила. Тогда Литвинов спросил: «А он что, работает в английской разведке?». В этот момент я почувствовала, как у меня по спине побежали мурашки. Но я собралась и ответила, что, насколько мне известно (и это действительно меня мало интересовало), Сидней Кук работал в Лондоне в ожидании благоприятного момента, чтобы примкнуть к либеральной партии. Литвинов в ответ на это что-то проворчал и не стал продолжать разговор. Но остался какой-то неприятный осадок. Незначительное замечание, пустяк, а на душе появилась тревога. Я спросила, можно ли мне встретиться с Константином Бенкедорффом, офицером российского флота, сыном графа А.К. Бенкендорффа, бывшего посла России в Великобритании.

Я пояснила, что это мой единственный друг в России, и последний раз мы виделись ещё до моего замужества. Вернувшись в Англию, я встречусь с его сестрой и матерью и смогу рассказать им, как у него дела. Литвинов ответил, что Бенкендорфф может сейчас находиться в Риге, и пообещал уточнить. Позже он пришёл ко мне и загадочно произнёс: «Не пытайтесь встретиться с Бенкендорффом. И, пожалуйста, не спрашивайте, почему. Но я вам очень советую, не просите никого помочь вам увидеться с ним». Вот такие дела. Ничего не понимаю, но здесь я уже научилась не спорить и, более того, делать так, как тебе говорят. Когда я заявила Каменеву: «У вас совершенно нет свободы», он рассмеялся и сказал, что у них «une liberte discipline». С тех пор (в это невозможно поверить!) я стала очень дисциплинированной!

24 октября 1920 года. Воскресенье.

Москва. Мы все были потрясены внезапной смертью американского коммуниста Джона Рида. Он умер от тифа. Джона Рида все любили, и каждый очень хорошо относился к его жене, Луизе Бриан (Louise Bryant), военному корреспонденту. Она очень молода и лишь недавно приехала к нему. Джон Рид уже два года находился в России, и миссис Рид, с большими трудностями получив разрешение на въезд, всё-таки оказалась в России, добравшись до Мурманска.

Для спасения Джона Рида было сделано всё возможное, но, конечно, лекарств нет, и госпиталя испытывают недостаток во всём. Он не должен был умереть, но Джон относился к категории тех молодых людей, которые не обращают внимания на болезнь, и на ранних стадиях заболевание он совершенно о себе не заботился.

Я была на похоронах. Впервые в жизни я присутствовала на похоронах без отпевания. Похоже, из всех присутствующих только меня шокировало отсутствие церковных служителей. Гроб с телом Джона Рида на несколько дней был выставлен в Колонном зале Дома Союзов, стены которого завесили огромными революционными плакатами в ярких тонах.

Мы все собрались в этом зале. Гроб находился на возвышении и утопал в цветах. Внешне это выглядело довольно эффектно, но, когда выносили венки, я заметила, что большинство из них сделано из металлических пластинок в форме листьев и лепестков, раскрашенных красками. Во мне закралось подозрение, что эти «дежурные» венки неоднократно используются на похоронах видных революционеров.

Народу собралось очень много, но люди говорили между собой тихо. Я обратила внимание на человека, внешне похожего на Христа, с длинными вьющимися волосами, небольшой бородкой и ясными голубыми глазами. Он выглядел очень молодо. Я спросила, кто это. Никто не знал: «Художник, наверное». Внешность может быть обманчивой. Господин Ротштейн и я проследовали за гробом до самой могилы. Всю дорогу оркестр исполнял Похоронный Марш, который я раньше никогда не слышала. Каждый раз, когда оркестр начинал эту мелодию с самого начала (а звучала она весьма заунывно), все снимали шапки. Казалось, что только звучание Похоронного Марша заставляло людей обнажать голову. Мы пересекли Площадь Революции и через Воскресенские ворота вошли на Красную площадь. Джона Рида похоронили у Кремлёвской стены, рядом с могилами его товарищей, известных революционеров. Позади его могилы висело огромных размеров красное полотно, на котором золотыми буквами было написано: «Дело, за которое вы отдали жизни, живёт и побеждает!».