Слепые души - Алана Инош

– Настенька, ты больше не будешь делать таких глупостей? Это самая ужасная глупость, какую только можно себе представить.

Я прижимаюсь щекой к её щеке.

– Нет, Аля. Когда я с тобой, мне хочется жить.

Мне, зрячей, трудно себе представить, каково это – быть слепым. Мир становится другим, когда гаснет свет. Но он не перестаёт быть, и ты тоже продолжаешь существовать, и нужно как-то находить в нём дорогу. Это и зрячему человеку непросто, а слепому – и того труднее. На ощупь.

– Ты давно знакома с Маргаритой? – спрашиваю я.

Её пальцы ворошат мне волосы.

– Почему это тебя интересует?

– Ну… Просто – интересует и всё.

Тихонько поцеловав меня в висок, она вздыхает:

– Уже Бог знает сколько лет… Она просто друг, малыш.

– Такое возможно? – усмехаюсь я.

– А почему нет? – Альбина трётся своей щекой о мою. – Ведь дружишь же ты с Никой.

– Ника – это другой случай, – говорю я. – Она… как бы это сказать… У неё другие предпочтения… наверно.

– Откуда ты знаешь? – усмехается Альбина. – Ведь, как ты говоришь, у неё всё ещё нет парня. Согласись, это немного странно.

– Нет, Аля, одинока она вовсе не по этой причине, – уверяю я.

– Откуда тебе знать истинную причину? – говорит Альбина с многозначительной усмешкой, едва наметившейся в уголках губ.

– Мы с ней говорили об этом, – отвечаю я твёрдо. – Она ни в чём таком не признавалась.

– В этом нелегко признаться, милая. А может, она ещё и сама в себе не разобралась.

Я пытаюсь представить себе на секунду: а если и правда?.. И тут же содрогаюсь: нет. Нет, точно нет. Даже подумать нелепо. Одно я могу сказать определённо:

– Как бы там ни было, я с ней точно не спала.

– Вот и я с Маргаритой не спала, – тихо и щекотно говорит Альбина мне на ухо. – Ты что, не веришь мне?

Я обнимаю её за шею, глажу её по затылку.

– Я верю тебе, Алюня.

Тихий долгий вечер плавно переходит в ночь. Меня одолевает зевота: хоть я и вздремнула немного сегодня, а голова всё равно тяжёлая: видно, таблетки ещё не выветрились. Уткнувшись в плечо Альбины, как в подушку, я закрываю глаза. Её тёплая ладонь касается моей щеки.

– Пойдём спать, зая?

– Пойдём, – зеваю я.

Не размыкая объятий, мы идём наверх. Одежда падает с нас, как осенняя листва.

– В душ? – предлагает Альбина.

Меня совсем сморило, мне не до душа, во всём теле – тяжесть, одна голова весит целую тонну. Я падаю на кровать:

– Нет, Аля, у меня уже нет сил… К тому же, я сегодня мылась.

– Ну, ты – как хочешь, а я всё-таки ополоснусь. – Альбина целует меня. – Не засыпай, дождись меня. Я ещё не всё тебе сказала.

Наверно, она хочет кое-чем заняться, думаю я, лёжа на кровати. Да, определённо хочет, это чувствовалось в её голосе и в поцелуе, в прикосновении руки. И под тем, что я остаюсь на ночь, что-то предполагается, не правда ли? Странно лежать в одной постели и ничего не делать, хотя иногда у людей так тоже бывает. Болит голова – самая частая «отмазка». Но что делать, если я смертельно устала и моё самочувствие действительно оставляет желать лучшего?

Рядом со мной на подушке – аккуратно свёрнутая пижама Альбины. Я глажу её ладонью, потом прижимаю к щеке. Ванна с водой, нож, записка – всё это далеко, как страшный сон.

У мамы были трудные роды, я едва не задохнулась: пуповина обвилась вокруг моей шеи. Потом я вдобавок подхватила внутрибольничную инфекцию – вся покрылась струпьями… Всё время кричала, как мне рассказывали, и совсем не спала. Соседка мамы по палате увидела меня и сказала, что я не жилец. Да, так прямо и сказала маме: «Умрёт она у вас». Но я не умерла, значит – Бог хотел, чтобы я пришла на эту Землю. А я? Хотела убить себя. Какое я имела право, если Бог хочет иначе? По моим щекам катятся тёплые слёзы, падая на Альбинину пижаму.

Матрас прогибается под тяжестью тела, мои губы попадают в тёплый и щекотный плен поцелуя с лёгким ароматом зубной пасты: сбросив махровый халат, Альбина голышом забралась под одеяло. Её чистая кожа пахнет гелем для душа, длинные ноги переплетаются с моими. Поцелуй приобретает глубину и страсть, её грудь прижата к моей, я чувствую её соски. Слёзы всё текут, и Альбина, коснувшись моей мокрой щеки, настороженно замирает.

– Утёночек! Что такое, маленький? – спрашивает она с нежным беспокойством, гладя меня по щеке, по волосам, вытирая мне слёзы. – Ты что, зайчишка? Ну?

Мою грудь сотрясает длинный судорожный всхлип.

– Аля… До меня только сейчас дошёл весь ужас… Весь ужас того, что я чуть не сделала! И ты… И твой звонок… Ты понимаешь, что это значит? Это тебя Бог сподобил… Позвони ты чуть позже…

– Ш-ш… Не надо, успокойся.

Она крепко прижимает меня к себе, щекочет губами мои мокрые ресницы, и её дыхание осушает их.

– Девочка моя.

Всё ещё вздрагивая, я льну к ней.

– Я твоя, Аля… Возьми меня, делай, что хочешь… Я вся твоя.

Она впивается в мои губы. Не отрываясь от них, она стягивает с меня трусики.

Да, и у нас всё происходит.

А потом настаёт тишина и покой. Сон уже неодолимо затягивает меня, опутывая своими клейкими сетями, а Альбина ещё не спит: облокотившись на подушку и подпирая голову рукой, она слушает тишину и звук моего дыхания в ней. Липкая дрёма склеивает мне веки, но я временами, как бы вспышками, вижу тёмные очертания её круглой головы надо мной.

– Заинька, – шепчет она.

– М-м? – отзываюсь я из глубин дремотной пропасти.

Её тёплый шёпот щекочет мне ухо:

– Я люблю тебя.

Еле шевеля слабыми от дрёмы губами, я отвечаю:

– И я тебя… Спокойной ночи, Аля…

– Спокойной ночи, принцесса.

Я чувствую губы и дыхание Альбины у себя на лбу, а потом проваливаюсь в тёплую чёрную невесомость.

Однако вскоре она перестаёт быть чёрной. Вверху сверкает синевой небо, но его заволакивает белая дымка облаков, а подо мной – скала. Я высоко в горах, так высоко, что от разреженного воздуха закладывает уши. На мне альпинистское снаряжение, а внизу на тросе кто-то висит. Я не вижу лица, но знаю, что это мама. Я очень боюсь за неё: под ней разверзлась бездонная пропасть, а она не может ни за что ухватиться и подняться вверх по тросу тоже не может. Мне не подтянуть её, но я изо всех сил отчаянно пытаюсь это сделать. Конечно, мне не достаёт сил, мне не вытащить её из пропасти, но я не оставляю попыток. Она говорит мне, чтобы я бросила её и лезла наверх сама, иначе я тоже могу сорваться. «Нет, мама, я тебя вытащу», – плачу я. Я не хочу её терять, и я выбиваюсь из сил, тяну за трос, он больно врезается мне в ладони, но я не могу, не могу! Что-то вдруг ломается в снаряжении, верёвка скользит, и по какой-то необъяснимой причине мама вдруг отцепляется и падает вниз. Застывшее в ледышку от ужаса и горя сердце выскальзывает у меня из груди следом за ней, я кричу и зову её: «Мама! Мамочка!» – но мне отзывается только эхо. И, не видя смысла дальше жить, я бросаюсь вниз головой в бездну с криком: «Мама!» И тёплый, живой, но не мамин голос раздаётся откуда-то с неба: