Слепые души - Алана Инош

– Слушай, а тебе всё это не померещилось с пьяных глаз?

По тому, как сразу изменилось, посуровело её лицо, я поняла: это был не сон, а явь. Сердце повисло в груди ледяной глыбой, и даже кофе не мог согреть мне нутро. Щемящая тоска подступила к горлу, мне было холодно и страшно.

И вот, подперев лоб рукой, Ника думает, и я ей не мешаю. Ручка в её руке то приближается к бумаге, то удаляется от неё. И снова – буква за буквой красивым почерком прилежной школьницы пишет она своей маме, чтобы та прочитала и заплакала. Опять задумчивая пауза, Ника медленно поглаживает голову, ерошит волосы. Наконец, поставив точку, она кладёт ручку и сворачивает листок. Я стою у окна, делая вид, что смотрю на бредущую по колено в снегу собаку – худого пса с облезлой по бокам шерстью, а голос Ники говорит у меня за плечом, отдаваясь эхом в холодной пустоте:

– Пожалуйста, отнеси вечером ко мне домой.

Передо мной – листок, исписанный с одной стороны, свёрнутый пополам и ещё раз пополам. Я почему-то не могу взять его.

– Может, ты лучше сама зайдёшь домой и оставишь там? – неуверенно предлагаю я.

Ника качает головой.

– Я не буду заходить домой. Прямо отсюда пойду в ментовку. Пожалуйста, ты можешь исполнить мою просьбу?

– И как я должна смотреть в глаза твоей маме? – взрываюсь я. – Ты хочешь переложить это на меня? Она будет спрашивать, и как я ей это скажу? Как я ей объясню, почему ты напилась? Ведь я должна буду рассказать… ВСЁ ЭТО!

– Всё не обязательно рассказывать, – говорит она тихо.

– А сама ты не хочешь ей всё рассказать? – кричу я. – Духу не хватает? Пить и искать приключений на одно место ты можешь, а как держать ответ – прячешься!

Лицо Ники, всегда открытое и доброе, теперь становится чужим и холодным; я никогда не видела её такой. Опустив руку со свёрнутым листком, она отступает назад.

– Хорошо, нет так нет, – говорит она сухо. – Я пойду.

Она идёт в прихожую одеваться, а во мне что-то страшно рвётся, как не выдержавшие груза канаты. Дыхание, слова и слёзы вместе застревают в горле, огромная железная лапища стискивает мою грудь. Шатаясь, я иду следом в прихожую и останавливаюсь в дверях, ухватившись за косяк. Я вижу спину Ники в чёрной куртке, над чёрным воротником – стриженый затылок, под курткой – ноги в сапогах. Она тянется за шапкой и видит меня. Её лицо смягчается, брови вздрагивают, она бросается ко мне и обнимает.

– Настя! Ну что ты… Не надо, успокойся! Ну… – Она стискивает меня крепче. – Ну.

Её губы с неуклюжей нежностью тянутся ко мне. Мои пальцы вцепляются в чёрную скользкую ткань её куртки. Её затылок – под моей ладонью.

– Не пущу…

Её губы заглушают мои слова, поцелуем сплющивают их безжалостно и нежно. Я цепляюсь за письмо.

– Дай… Я отнесу.

Она качает головой.

– Не надо. Ты права, я не должна перекладывать это на тебя. Сама наломала дров – сама буду отвечать. Только не плачь, пожалуйста… А то я не смогу уйти.

Её пальцы вытирают мне слёзы, она улыбается, но от её улыбки мне ещё больше хочется плакать. Я стискиваю её что есть сил, а она гладит меня по спине.

– Настенька… Ну, пусти. Мне правда надо идти.

Я плачу, бормочу глупое и ненужное «прости». Она устало улыбается.

– За что?

– За то, что так всё получилось…

Она целует мои мокрые ресницы.

– Ты не виновата. Просто так получилось.

– Я очень тебя люблю, – всхлипываю я.

Она сначала замирает, потом тихо гладит меня по волосам. Отпускает, надевает шапку, надвинув на глаза козырёк. Я хватаюсь за дублёнку:

– Я провожу тебя!

– Нет, не надо, – мягко говорит она. – Не стоит.

Я всё-таки провожаю её. Мы идём по снежному накату, скрипя каблуками. Я поскальзываюсь, Ника меня подхватывает и предлагает опереться на её руку. Стоим на остановке, ждём транспорт, и она заслоняет меня собой от пронзительного ветра. Влезаем в маршрутку. По радио – весёлая песня. Люди едут по своим делам, никого не интересует, куда едем мы. Обычный день.

Когда выходим из маршрутки, она подаёт мне руку. Наши шаги снова скрипят по снегу – последние шаги, которые мы делаем вместе. Вот оно, крыльцо, и вот дверь, в которую Ника должна войти. Две милицейских машины во дворе, расчищенные ступеньки. Где-то едут автобусы, идут люди, и им нет дела.

– Ну, вот и всё, – говорит Ника. – Дальше не надо провожать.

Я ёжусь: пронзительный ветер.

– А может…

Она качает головой.

– Нет, всё. Спасибо тебе.

Её губы прижимаются к моим, хотя нас видят. Их прощальная тёплая ласка пронзает мне сердце, слёзы снова катятся по холодным щекам, а она вытирает их мне, сняв перчатку.

– А письмо? – спохватываюсь я.

– Не надо.

Она рвёт свёрнутый листок, и клочки летят по ветру. Я вздрагиваю:

– Зачем ты?..

– Маме я позвоню, – говорит Ника. – Если разрешат. Ну, всё… – Она набирает воздуха в грудь, выдыхает, решительно глядя на дверь. – Я пошла. Ты иди, не жди меня.

– Я подожду, – говорю я.

– Нет, не стоит ждать, – качает она головой. – Неизвестно, как всё обернётся. Иди домой. Иди и не вини себя ни в чём. Ты не виновата.

Она поднимается по ступенькам, берётся за ручку двери. Я хочу броситься за ней, но её взгляд меня останавливает. Перед тем как её чёрная куртка, кожаная шапка с козырьком и сапоги скрываются за дверью, она в последний раз мне улыбается.

До Нового года остаётся неделя.

Глава 10. Чудо

Тащу из магазина тяжёлый пакет, и как раз в этот момент – поразительная точность! – из снежной пелены выныривает чёрный джип. Дверца открывается, и на снег ступает нога в зимнем ботинке – удобном и тёплом, но с женской точки зрения не слишком-то изящном: его обладательница – не кокетка. Она носит брюки и короткую стрижку, не пользуется косметикой, а духами – самую малость, но зато водит шикарный чёрный джип.

– Здравствуй, золотце. Что такая невесёлая? Новый год на носу.

– Здравствуйте, Диана Несторовна, – отвечаю я, останавливаясь. – И вас с наступающим.

Поставив машину на сигнализацию, она подходит ко мне, в чёрной короткой шубке и широких чёрных брюках – клёш от бедра. Ей достаточно одного взгляда на меня, и она сразу делается серьёзной.

– Пойдём-ка, угостишь чаем. Заодно на пару слов.

Ей возражать бесполезно. Она несёт мой пакет, другой рукой приобняв меня за плечи, и на нас сыплется из низких туч снег. «Пара слов» начинается ещё по дороге к подъезду.

– Ну, что случилось? Зачем Альку мучаешь? Почему не разговариваешь с ней? Что за блажь?

Всё-таки она иногда бывает резковатой. Вот так – с ходу в наступление – её привычная манера, которая не всегда приятна. Мне тяжело отвечать, когда на меня «наезжают», я тоже становлюсь в позу.

– Вы специально приехали ко мне, чтобы об этом спросить?

Она хмурится, её глаза – как льдинки.