Взхмахом кисти - Алана Инош

– Здесь не курят.

– Извини, – усмехнулся тот. – Привычка… Оказался в этих стенах – и будто выключатель сработал. Или машина времени.

Открыв балконную дверь и впустив в комнату сырой запах дождя, он выкинул сигарету. На журнальном столике лежала фотография девочки с большими, влажными оленьими глазами и русой чёлкой. Выглядела она младше своих пятнадцати – почти ребёнок. Была в её рассеянном взгляде нездешняя пронзительность: глаза словно смотрели в душу, хотя и казалось, будто куда-то в сторону. На самом деле они цепко держали «на прицеле» и словно спрашивали: «Кто ты? Зачем пришёл в этот мир? Сам не знаешь? А я вот знаю и могу тебе подсказать». Это были глаза древнего существа на полудетском лице.

– Я не пытаюсь тебя разжалобить, – сказал мужчина. – Быть может, я, с твоей точки зрения, не заслуживаю прощения, которого и не прошу, но она заслуживает того, чтобы жить. В этом маленьком гибнущем теле – дух редкой силы. Ей до всего и до всех есть дело. Если где-то кто-то страдает – она об этом узнаёт и старается помочь, поддержать… Просит у меня денег для нуждающихся. Я, скупердяй, не всегда даю. – Угол жёстко сложенного рта мужчины прорезала горькая усмешка, не затронувшая, впрочем, его взгляда. Глаза оставались в печальной тьме. – Она учит меня быть альтруистом, но человек – упрямая тварь, не любит учиться. Она говорит, что деньги я в Высшие Миры с собой не заберу, а добрые дела станут моими крыльями, которые понесут меня к свету. Так она говорит… Но со мной уже слишком поздно возиться, спасая мою душу. Не дано мне крыльев, уже не отрастут они. Я – приземлённый человек. А вот она… живёт в последнее время только на обезболивающих уколах. Разве это справедливо?

Художница пошла на кухню и поставила чайник. Дождь дышал пронзительной влажной свежестью в открытую форточку, а пальцы пахли мелиссой.

– Помоги ей. Я в долгу не останусь. Вместо того домишки куплю тебе особняк. Или построю такой, какой сама захочешь, – шевельнулись твёрдые губы. Выбритый подбородок отливал мертвенной голубизной.

– Сейчас мне от вас ничего не нужно, – ответила Художница. – Много лет назад я, быть может, и нуждалась в вас, но теперь поезд того времени ушёл.

Чай заварился, и она наполнила две чашки. Мужчина пробормотал благодарность, достал из внутреннего кармана пиджака позолоченную фляжку и добавил в свою чашку несколько капель коньяка.

– Мне нужно подумать, – сказала Художница через три минуты. – Оставьте мне фото, я посмотрю, что можно сделать.

Мужчина положил на краешек её блюдца визитку.

– Спасибо, что не отказалась. Свяжись со мной, буду ждать. Если не сможешь позвонить, отправь сообщение, я приеду в любое время дня и ночи.

С чашкой чая Художница наблюдала с балкона, как её гость вышел из подъезда под проливной дождь: его шикарные туфли и лысина сверкали ярче, чем мокрый асфальт. Охранник, стоявший у дверей под зонтом, закрыл им хозяина от потоков небесной воды, провожая его к машине. Причёски у них были одинаковые – кожаный глянец. Чёрная иномарка скрылась за серыми кулисами дождя.

В квартире остался шлейф элегантного аромата дорогого парфюма. Сев на диван, Художница взяла со столика фотографию своей младшей сестры. Эти глаза… Огромные, инопланетные, карие с золотым ободком. Казалось, на неё смотрело существо того же ранга, что и Надин, только находящееся в плену тщедушного тела в инвалидной коляске.

Ей очень не хотелось это делать, но на «Вечер на озере» посмотреть было нужно. Картина предсказывала, удастся спасти клиента или нет: если лодка – символ гроба – не появлялась, человек выздоровеет. Художница остановилась на пороге мастерской.

На плечи опустились призрачно-серые руки печали.

Сев за компьютер, она открыла свой сайт. Со вчерашнего дня – двадцать восемь сообщений в гостевой книге, сорок шесть комментариев к картинам, четыре заказа. Художница выборочно ответила гостям, а с заказчиками нужно было работать индивидуально. Сейчас её мысли занимала сестра. Может быть, что-то всё же можно сделать?

Прежде чем она открыла зонт, тёплый дождь ласково намочил короткий ёжик на её голове. Ноги в кедах прыгали через лужи, новые облегающие джинсы стального цвета подчёркивали худобу. Мокрая листва блестела, вибрация полотнища зонта от града дождевых капель передавалась по ручке и чувствовалась кожей. «Разве это справедливо?» – холодным лезвием застрял в сердце вопрос. Только Надин могла дать ответ, и именно ей Художница несла в нагрудном кармане джинсовой куртки фото девочки.

На остановке под крышей она сложила зонт. Дождливое ожидание ползло мучительно, давя душу асфальтовым катком. Вся детская обида всколыхнулась, осколки давней тоски зашевелились, вонзаясь в сердце, но Художница рукой взрослого человека отодвинула это гневно-болезненное месиво в сторону, чтобы оно не застилало взгляд. Её отец умер, а этот человек лоском своих туфель, лысины и иномарки не вызывал ничего, кроме холодного отчуждения. То же самое она должна была бы чувствовать и к новообретённой сестре, но нет – горло сжималось, теплело и наполнялось солёной влагой, не давая сердцу ожесточиться.

В доме пахло свежим тёплым хлебом и ещё чем-то вкусным. Удивительные волосы Надин, заплетённые в толстую косу, спускавшуюся ниже пояса, были опутаны живым вьюнком; его белые цветки, похожие на крошечные рупоры граммофонов, свисали из-за её ушей изящными серёжками. Она жарила картофельные драники.

Художница поставила зонтик в углу сушиться и скользнула ладонями по округлым плечам Надин, прижимаясь сзади к её мягким выпуклостям.

«Надь… Мне надо с тобой посоветоваться».

«Мм… Да? Слушаю тебя», – с приветливой готовностью отозвалась Надин.

Сначала Художница с наслаждением погрузилась во влажную шёлковую глубину поцелуя, а ладонь Надин примяла щетину на её затылке. Блестящая от масла деревянная лопатка переворачивала коричневато-золотистые, поджаристые лепёшечки и перекладывала на блюдо, а Художница достала из кармана фото.

«Сегодня я встретила своего отца. Оказывается, все эти годы мы жили в одном городе. Он недурно поднялся в жизни, разбогател. Какой-то большой шишкой стал. А это моя младшая сестра, Арина, о которой я только что узнала. Она больна, прикована к коляске, живёт на обезболивающих. Официальная медицина от неё отказалась, врачи разводят руками. Отец пришёл заказать для неё лечебную картину… А на «Вечере на озере» лодка снова появилась. Неужели ничего нельзя сделать? Надюш, может, ты поможешь?»

Переложив все драники на блюдо, Надин принялась накладывать ложкой в кипящее масло новые оладушки из картофеля. Глянув на фото, она сказала:

«Твой отец сам не знает, кому он дал жизнь. Сестрёнка твоя – земной ангел, она пришла сюда помогать людям, утешать, забирать себе боль мира. Но слишком много чужого горя она в себя приняла, и оно её убивает. Да, ангелы живут среди людей, их цель – делать так, чтобы в мире становилось меньше боли и страданий. Тем самым они удерживают человечество от гибели, отсрочивая её, отводя накапливающийся «пар» и предотвращая «взрыв». Они, как губки, впитывают всю гадость и действительно очищают мир – увы, ценой собственной жизни, и зачастую никто не говорит им даже простое «спасибо». Впрочем, они делают это не ради славы и не ради благодарности. Умерев, они воплощаются вновь и продолжают выполнять свою миссию, проходя через длинную цепь мучительных смертей и возрождений. Это их добровольное служение, их предназначение. Мне жаль… – Надин вздохнула, чуть передвигая драники лопаточкой. – Этот ангелок угасает. Но это её путь, её служба, её работа, за которую ты должна от имени всех людей поклониться ей в ножки».